Книга Рабы на Уранусе. Как мы построили Дом народа - Иоан Поппа

Приведу один пример. Мои военные идут к гражданскому мастеру или инженеру, к которым они были распределены на работу, и договариваются с ним о поездке домой на пять дней (за это они обязуются оштукатурить ему квартиру). И действительно покидают стройку. После того, как они уходят, мастер приходит ко мне и требует, чтобы тех, кто уехал, я отмечал как присутствующих.

Теперь происходят две вещи. Либо я делаю, как требует мастер, и тогда у меня все в порядке с планом в отработанные часы, либо отвечаю отказом.

Если я все делаю, как говорит мне мастер, то, в случае контрольной проверки по поводу явки на работу, рискую угодить в тюрьму за фиктивный учет и покрывание дезертиров. Если я этого не делаю и отказываюсь учитывать его отсутствующих как явившихся на работу, тогда у меня во взводе «повисают» неотработанные часы, и я не выполняю один из главных параметров, требуемых планом, – количество рабочих часов в расчете на одного солдата. Не выполняя план рабочих часов своего взвода, я автоматически тяну вниз план рабочих часов роты, а рота, в свою очередь, тянет вниз план батальона. В этом случае сорван весь рабочий план по вертикали, нехватка рабочих часов на душу военнослужащего растет, поднимается, как огонь по фитилю, перекидываясь сначала на роту, потом на батальон и так далее. Ответная реакция не заставляет себя долго ждать – она «спускается» на этот раз сверху вниз: в виде проверки во взводе, наказания офицера, вычета из зарплаты, и, в конце концов, я должен предстать перед военной комиссией, которая может меня отправить в тюрьму за укрывательство дезертиров.

Таким образом, слушаюсь ли я мастера или гражданского инженера или нет, буду ли я честен или не буду, результат один и тот же: тюрьма. Система действует слепо и влечет за собой суровые наказания, которые в итоге обрушатся на меня. И все же я рискую меньше, ежели иду на поводу у гражданских.

Конечно, я могу заявить о ситуации по иерархической лестнице и доложить о механизме злоупотребления. Но у меня нет никаких конкретных доказательств в поддержку того, что я говорю, и я не могу никоим образом продемонстрировать, что мастер давал увольнительные моим военным. Единственным свидетелем, который мог бы подтвердить, что он отсутствовал на стройке с разрешения мастера, является сам солдат, но он не признается в этом никогда, даже под угрозой расстрела, он предпочтет, чтоб его наказали арестом; следствие забуксует, меня вызовут для обсуждения в партийный орган, я получу санкции или мне урежут рабочие дни, моя семья уже не получит необходимых денег, люди из взвода возмутятся, что я им путаю карты, главный инженер позаботится, чтобы превратить мою жизнь в ад, командир роты и командир батальона обвинят меня в том, что вместо того, чтобы заниматься своим делом, я занимаюсь интригами.

В конце концов, меня пошлют на медицинское обследование, мое «поведение» будет тут же сопоставлено с «характеристикой» в моем личном деле, которую мне составили те из полка, что прислали меня сюда, и с помощью секуритате я попаду в сумасшедший дом или в тюрьму путем «пересмотра» моей дееспособности. Ибо в мире не существовало слов более дорогих для тоталитарной системы, чем «пересмотр», «перерасчет», «ревизия».

Ни один командир взвода не устоит перед таким дьявольским механизмом и вынужден, как ни крути, «наступить на горло собственной песне».

С другой стороны, невозможно, чтобы секуритате не знало об этих вещах. Самое лучшее доказательство – это то, что злоупотребления не пресечены и все продолжаются.

В этом случае только идиот не поймет, что здесь существует жуткая мафия, военные на высшем уровне (в сговоре с гражданскими) обворовывают государство, а это невозможно без причастности секуритате. И в результате эти негодяи обогащаются и живут на широкую ногу, сидя на хребте у государства, но в то же время ни на секунду не перестают хлестать нас бичом военных законов и внутренних распоряжений, которые они же сами высиживают и стряпают. Руки у наших милых полковников и генералов замараны, их грубое и нелепое рвение, которое они афишируют, окрики, беспощадные наказания, которым они нас подвергают, заявления коммунистов, преданных социализму, и все остальное в таком же роде – это только показуха, которая служит лишь для запугивания подчиненных, это холодные стальные маски, которые прикрывают их лица, пораженные проказой коррупции и жаждой наживы.

Безусловно, они не были такими с самого начала! В Библии записано, что вначале было слово, так и на «Уранусе» вначале царили жестокость и фанатизм. Но это было вначале. Теперь, наряду с этими двумя явлениями, установилась и коррупция. Но способ, с помощью которого эти люди с высокими чинами грабят государство, заставляя нас нарушать законы, абсолютно жалкий и подлый. Своим ублюдочным стилем жизни они заражают и нас, как проститутка награждает болезнью тех, кто вступает с ней в контакт. Таким путем гонорея воинской чести распространяется, таким путем венерическое инфицирование социализма поражает всех, таким путем сифилис аморальности забирается и под погоны. И никаким лекарством и даже хирургическим вмешательством никогда его оттуда не удалить!

Солдаты-резервисты видят все это и сознают, что здесь происходит, но результат необратим. Дисциплины давно больше нет, а есть только наказания, от которых ты должен уметь спастись. Феномен взятки и лжи распространился со скоростью пожара, охватывая всю систему, и ты не в силах бороться с ним. Я оказываюсь в ситуации, когда резервисты, которые заявляются после недельного отсутствия ко мне, предлагают мне пачки сигарет «Кент» или деньги. Я отказываюсь с отвращением. Меня никогда не интересовало нечто подобное. Но и ничего им не говорю. В мире воров было бы безумием кричать: «Держи вора!» Утешаю себя мыслью, что мой взвод, несмотря на эти обстоятельства, все-таки неплохой и имеет в своем составе людей с хорошими моральными качествами. Проблема в том, что люди с хорошими качествами бесполезны в подобном мире.

Спускаемся по склону на стадион в горячих лучах мартовского солнца и занимаем свое место в составе части. Суета невероятная.

– Пóра, – говорит мне капитан Мэркучану, – сделай быстро перекличку во взводе и пришли мне результаты по явке. Проверяют взводы.

Выхожу вперед:

– Взвод, равняйсь! Взвод, смирно! Вольно!

Ботинки солдат поднимаются на долю секунды и затем опускаются на бетон одновременно, издавая тот же мощный шум: трап! Кричу:

– Перекличка по видам оружия! Начинают каменщики Арделяну!

И солдаты начинают:

– Арделяну Ион, Арад… Аугустин Михай, Васлуй… Барбу Георге, Вылча… Карп Пуйу, Васлуй… Бэлан Николае, Вылча… Корчовей Константин, Васлуй… Хёнигеш Иосиф, Арад… Хён Франчиск Вальтер, Арад… Иосиф Дэнуц, Васлуй… Идву Константин, Вылча… Мунтяну Виктор, Васлуй… Мария Георге, Вылча… Лела Георге, Васлуй… Някшу Георге, Вылча… Олару Константин, Васлуй… Пэтрашку Георге, Вылча… Предоанэ Георге, Вылча… Серос Николае, Васлуй… Симион Александру, Вылча…

Тысячи солдат-резервистов образовали строй – огромный полукруг, концы которого упираются в боковые границы стадиона. Под горячим мартовским солнцем гражданские, которые должны бы работать наверху, на стройке, играют, как обычно, в футбол, и их игра происходит как раз перед строем нашей части, и на мгновение я испытываю странное ощущение, что нас созвали сюда, чтобы мы следили, как зрители, за их игрой. За моей спиной перекличка по видам оружия закончилась. Каменщики выполнили явку, и я произношу, не оборачиваясь: