Книга Карфаген должен быть разрушен - Александр Немировский

— В Магару! — заревела толпа. — В Магару!

Магара покоилась в зелени своих садов. От каналов, омывающих сады, тянуло свежестью. По блестящей, как бронзовое зеркало, поверхности пруда безмятежно плыли лебеди. Казалось, здесь не было никому дела до страшных бедствий, обрушивавшихся на город.

Под напором плеч и локтей, под ударами ног затрещали ворота особняков. Толпа ворвалась внутрь, ломая драгоценную мебель и утварь, выволакивая из чуланов, из-под лож перепуганных богатеев. «Это они выдали врагу оружие? Смерть им!» Из подземелий выводили рабов, изможденных, с кровоподтеками и шрамами на теле. От яркого света рабы щурили глаза. Не зная о том, что случилось, они протягивали к своим избавителям руки.

— Теперь вы свободны! — кричали им, показывая на растерзанные тела их господ.

Рабы тысячами вливались в толпу и вместе с нею текли в город.

Никогда еще Карфаген не был так прекрасен, как в эти дни! Решимость и уверенность пришли на смену тревоге и отчаянию. На площади Большого Совета образовалась очередь из желающих сдать драгоценности. Росла куча золота и серебра. Сюда же вынесены горны, наковальни, мехи. Нет угля! Его заменили скамьи, на которых недавно сидели советники, предавшие Карфаген ромеям; столы, шкатулки из эбенового дерева — все, что может гореть. Нет металла! В горны бросили бронзовые статуи граждан, пощадив статуи богов. Вздулись мускулы на полуобнаженных телах кователей. Тяжелые удары молотов наполнили площадь.

Нашлась работа и цирюльникам. К ним выстроились очереди женщин, молодых и старых. На землю падали косы и косички: черные, светлые, седые. Вырос целый холм из волос. Тут же из них плели канаты для метательных машин. Если бы для этого потребовались нервы и сухожилия, не было бы недостатка и в них! Прекрасен был Карфаген в ярости и справедливом гневе.

И когда напряжение достигло предела, кто-то увидел со стены приближающееся войско. Нет, это не ромеи. Это Гасдрубал с тремя тысячами наемников. Это был он, приговоренный к смерти, исчезнувший в пустыне, как призрак, чтобы вернуться оттуда спасителем.

Карфагену нужен был герой. И он его обрел.

— Гасдрубал! Спаситель! Суффет! — вопила толпа, бросившись к воротам.

Впервые за семьсот лет истории Карфагена суффет был избран, в нарушение всех установленных правил, не членами Совета тайным голосованием, а открыто, волеизъявлением всего народа. Гасдрубала несли к зданию Совета на руках. Сияло его красное, словно обожженное солнцем пустыни, лицо. Он что-то кричал. Но его тонкий голос заглушался ревом толпы: «Суффет! Суффет!» Темнокожие наемники с удивлением следили за этим зрелищем, не понимая, что было причиной ликования. Вот и их забрасывают цветами, обнимают, целуют. Прекрасен был Карфаген в своем ликовании.

ВСТРЕЧА С ПРОШЛЫМ

Город детства и юности Полибия остался таким, каким сберегла его память. Широкие, прямые улицы с общественными колодцами на перекрестках. Заборы, исписанные объявлениями о выборах и продаже. Прохожие в хитонах и гиматиях, пеплосах и калиптрах. Мальчишки, гоняющие обруч. Те же улицы и дома. Те же занятия и игры. Но ни одного знакомого лица.

И первая встреча с тем, о ком думал все эти годы, пытаясь понять, что ждет Ахайю. Бронзовый Филопемен[92]сидел посреди агоры, устремив на идущих неподвижный взгляд. Плащ бронзовыми складками спускался до колен. Охотничьи сапоги с отворотами упирались в мраморную плиту.

Таким его Полибий увидел почти сорок лет назад. Вспомнилось, как какой-то незнакомец, толкнув калитку, спросил, дома ли отец. И, узнав, что его нет, попросил разрешения остаться. Не желая никому мешать, сел на поленницу. Мать, занятая обедом, выглянула во двор.

— Чем сидеть, наколол бы дров! — крикнула она и исчезла.

Он встал и, подобрав валявшийся топор, молча взялся за работу. По тому, как он с ней справлялся, его можно было принять за дровосека. Поленья раскалывались с треском. Иногда щепки отлетали в сторону, и Полибий, бросив свой обруч, стал их подбирать.

За этим занятием его застал отец.

Бросившись к гостю, он закричал:

— Боги мои! Филопемен! Я ищу тебя по всему городу, а ты…

Отец выхватил у гостя топор. Потом они оба ушли в дом. Проскользнув за ними, мальчик увидел необычайное волнение матери.

Воздев руки, она голосила:

— Что я наделала! Что скажут соседки, узнав, как я встретила великого стратега!

— Для того, кто хочет сохранить молодость, нет лучшего труда, чем этот, — сказал Филопемен, застенчиво улыбаясь.

Но его слова не успокоили мать. Залившись слезами, она убежала на второй этаж, в женскую половину дома. Отец и гость склонили головы у алтаря семейных божеств.

Бронзовый воин на агоре не улыбался. Лицо у него было спокойным и суровым, каким оно виделось тем, кто знал Филопемена непобедимым воителем, добившимся объединения всего Пелопоннеса и независимости его народов и городов от Македонии и Рима.

Лет через пять после встречи с Филопеменом, когда Полибий уже стал эфебом и, принеся клятву верности своему городу и Ахейскому союзу, получил оружие и вместе с ним гражданские права, вся Эллада была потрясена вестью о гибели Филопемена. Плененный после поражения ахейских всадников у стен Мессены, Филопемен был брошен в подземелье и по приказу мессенских властей приговорен к казни.

Говорят, когда государственный раб подносил ему кубок с ядом, полководец его спросил: «Нет ли вестей от Ликорты и его всадников?» Раб ответил: «Ликорта и его всадники спаслись». — «Значит, у нас дела неплохи», — отозвался Филопемен и осушил чашу до дна.

Через несколько дней после этого ахейцы избрали стратегом отца. Вторгшись в Мессению, Ликорта опустошал страну до тех пор, пока Мессена не открыла ворота. В страхе перед возмездием члены городского совета, приговорившие Филопемена к казни, сами приняли яд.

Так произошла вторая встреча Полибия с Филопеменом. Траурный путь от Мессены до Мегалополя занял целый день. Ликорта и ахейские старейшины шли, увенчанные венками. Урну с прахом едва было видно из-за множества лент и цветов. Ее нес Полибий. И все жители окрестных городов и деревень выходили к дороге и, прикасаясь к урне, бросали взгляд на юношу. И сам он всегда помнил об обращенных к нему лицах, о слезах, лившихся из глаз, о жалобных воплях, раздававшихся на пути до Мегалополя.

На агоре была воздвигнута колонна, и возле нее с почестями погребена урна. Статуя Филопемена появилась позднее, когда тысяча ахейцев была увезена римлянами.

На мраморе лежали цветы. Народ Мегалополя не забыл Филопемена. «Значит, он помнит и о нас, — думал Полибий, — о наследниках Филопемена, вынесших несправедливые удары судьбы».

Сердце его наполнялось гордостью.