Книга Тихая ночь - Чарльз Эллингворт

Мари-Луиз вглядывалась в черную даль и, когда глаза привыкли к темноте, стала различать контур леса. Она представляла подругу, которая была сейчас там, внизу, вместе с Этьеном и остальными; как она прячется в канаве у обочины или в старом сарае, примыкающем к железной дороге в точке, откуда видно подъезд к мосту. Рискнут ли они закурить? Установили ли они заряды? Мари-Луиз воображала их напряженное ожидание, невозможность уснуть и свистящий шепот, которым они снова и снова перечисляли все возможные варианты развития событий. Она пристально всматривалась в темноту, но та ревниво хранила свои тайны.

Мари-Луиз пошла обратно по мощеным улицам, на которых теперь не было никого, кроме кошек, иногда выскакивавших из-под ног. Когда она оказалась на маленькой площади перед своим домом, из открытого окна соседей донесся стук домино и мужские голоса. Два дня назад на этой самой площади ей не давал прохода пьяный Адам. Как и он тогда, Мари-Луиз стала метаться взад-вперед. Небо над головой обрамляли шпалерники, а единственным спутником был бой церковных часов, раздававшийся каждые пятнадцать минут. Промежутки между ударами казались все длиннее и длиннее, пока наконец, чуть выждав после перезвона колоколов, возвестившего новый день, Мари-Луиз не вошла в дом.

Она продолжала ходить взад-вперед по гостиной под метроном других часов. В конце концов за окном посерел восточный край неба и Мари-Луиз села, изнуренная расстоянием, которое прошагала туда-сюда.

Девушка вздрогнула и проснулась. Солнечные лучи преломлялись в стеклах полуоткрытого окна и раскрывались блеклым спектром на краске и никотиновых разводах стены напротив. С вишневой ветки, медленно раскачивавшейся на слабеньком ветерке, за Мари-Луиз наблюдал скворец. Солнце стояло высоко. Мари-Луиз в панике посмотрела на часы. Без пятнадцати семь. Глаза слезились, перед ними все плыло. Мари-Луиз потерла веки и снова посмотрела на циферблат. Большая стрелка рванулась на одну минуту вперед. Девушка быстро встала и вышла на площадь, под тень лаймовых деревьев.

Крестьянин поднимался на холм, толкая перед собой тачку, собака задирала заднюю лапу возле ограды, окружавшей памятник жертвам войны. Обычное утро. Из окон не торчат головы, над крышами не клубится дым. Облегчение, граничившее с восторгом, в один миг охватило Мари-Луиз, прогнав усталость. Она села на скамейку, уронила голову на руки и принялась массировать веки, чувствуя, как тепло утреннего солнца проникает сквозь кардиган. На фоне птичьего пения послышались шаги по мостовой, не размеренный стук тяжелых деревянных башмаков, но быстрая, решительная поступь. Солнце светило Мари-Луиз в глаза, и она прикрыла их рукой, дожидаясь, пока растают слепящие блики. Силуэт женщины в юбке и берете, размытый в утреннем сиянии, бросил на нее тень. Жислен.

— Ты сказала ему, да?

Мари-Луиз отодвинулась. Глаза все равно приходилось прикрывать ладонью, но теперь она смогла увидеть лицо Жислен, застывшее в страшной маске гнева.

— Ты, мать твою, сказала ему! Гребаному бошу! Ты чуть не убила всех нас. Ради него. А ведь ты давала мне слово. Сука, тупая сука!

Все это Жислен выплескивала жутким свистящим шепотом.

— Нет…

— Тогда почему он не появился? Несколько месяцев был точен, как часы, и вдруг исчез. Нам удалось убрать взрывчатку с моста. В последний момент. Но нас чуть не поймал на горячем целый грузовик немецких солдат, ехавших на юг из Этапля. Мы были на волоске от гибели. На волоске. Вот так близко. — Она свела пальцы, оставив между ними крошечный зазор, и гневно поджала губы. — Не трудись лгать. Ты не умеешь. Я слишком хорошо тебя знаю. Дьявол, слишком хорошо. — Последние слова были сказаны с искренней горечью, поставившей крест на обломках их дружбы. — Итак?

Мари-Луиз кивнула, но не смогла отвести взгляд от булыжника и посмотреть на стоявшую перед ней девушку.

— Итак?

Второй вопрос подкрепили грубым толчком в плечо, от которого у Мари-Луиз дернулась шея.

— Посмотри на меня! Посмотри на меня, черт возьми!

Мари-Луиз не отрывала глаз от мостовой.

— Стефан был прав. Ты папенькина дочка. Хуже. Он просто коллаборационист — а ты гребаная предательница!

Тяжелое дыхание стихло на миг, послышался звук прочищаемого горла; потом Жислен плюнула, и на волосы Мари-Луиз упала мокрота, которая потекла по уху, а оттуда к плечу. Ее взгляд по-прежнему был прикован к туфлям Жислен. Она видела, как та развернулась на каблуках и покинула поле зрения, которым Мари-Луиз сама себя ограничила. Но она продолжала смотреть вниз. Боковым зрением она видела, как капля слюны, похожая на сталактит, покачалась на ветру и сорвалась, поставив пятно на пыльном камне.

Ошеломленная, Мари-Луиз сидела так еще какое-то время. В ушах звенело, истерзанный ум отказывался принимать действительность, но она знала, что, пока она не шевелится, действует некая анестезия, которая защищает ее и позволяет пребывать в оцепенении, в стороне от мыслей и эмоций. И те и другие начали постепенно возвращаться, когда солнце сквозь волосы на макушке проникло к ее склоненной голове, принеся с собой тошноту, но кроме того — знакомое ощущение, будто она находится вне своего тела. Мари-Луиз медленно встала и нетвердо зашагала к дому, в тень деревьев, которая позволила ей окинуть взглядом опустевшую улицу, не морщась от слепящих солнечных лучей. Ставни по-прежнему были закрыты; никто не видел ее стыда.

Поднимаясь по ступенькам к себе в комнату, Мари-Луиз все еще чувствовала на ухе липкую густую слюну, но даже не пыталась ее стереть. Медленно, с бесконечной усталостью она опустилась на кровать. Мари-Луиз лежала, словно жена праведного крестоносца, окаменевшая в вечной молитве на собственном надгробье. Пальцы переплелись, а глаза закрылись, как в глубоком сне или раздумье.

Если Мари-Луиз и видела сны, то в памяти не осталось их следов, потому что ее резко разбудил громкий стук, донесшийся снизу, из коридора. Она ощупала волосы. Спутанные, слипшиеся. Новый удар. У Мари-Луиз екнуло сердце, и, не пытаясь поправить прическу или разгладить мятую юбку, она бросилась к двери, желая скорее увидеть знакомое лицо Адама, серое от усталости, но живое.

Двое немецких солдат без фуражек удивленно посмотрели на нее. Они несли металлический сундук.

— Что вы делаете? — спросила Мари-Луиз по-немецки.

Мужчины переглянулись, и старший из них ответил:

— Мы забираем обмундирование лейтенанта. Простите, что побеспокоили вас, madame.

— Значит, он покидает нас… и будет ночевать на аэродроме?

Ее захлестнуло облегчение.

— Нет, madame. Лейтенанта подбили прошлой ночью. Его самолет взорвался. Никто не выжил.

15

Германия

Дрезден. Пепельная среда, 14 февраля 1945 года

Первые проблески рассвета были едва различимы. Две подруги очнулись посреди нагромождения сотен людей, ерзавших и дергавшихся от боли или шока, бормотавших, откашливавшихся и горестно стонавших. Утихла буря, погасло адское зарево. Их сменил свинцовый полумрак, застеливший кремированный труп города коричнево-серым погребальным покровом. Пожары еще пылали, местами яростно, но теперь это были одиночные оранжевые кляксы на матовом полотне. Доминирующим оттенком стал цвет дыма, а господствующим звуком — человеческий стон. В небе послышался рокот авиадвигателя. Низко над рекой, прямо под плотным слоем дыма, пролетел самолет-разведчик «физелер шторьх»[100] — наблюдатель, явившийся из мира живых, чтобы доложить о царстве мертвых.