Книга Претендент на престол - Владимир Войнович

– Какие, врать не буду, не знаю, но есть. Там, значит, какна бугор подымешься, да, там пашня. Правда, там сейчас, пожалуй, размокло. Да,однако, обратно же, не потопнешь. Вспахано-то неглыбко, я сам под зябь пахал,да. В прежние-то времена, конечно, пахали поглыбже, поскольку земля своя.Теперича все колхозное. Теперича хочь так паши, хочь эдак, плата одна – вот. –Плечевой скрутил и показал Свинцову огромную дулю с далеко выдвинутым большимпальцем.

– Что, колхозная система не ндравится? – бдительноспохватился Свинцов.

– Политики касаться не будем, – уклонился от прямого ответаПлечевой. – А что до костей, так они как раз у той канавы и лежат, чистые,гладкие, воронами обклеванные, прямо хоть щас в музей. Вам небось для музея?

– Чего – для музея?

– Да кости же.

– Да они нам вовсе и не нужны. – Вспомнив о секретностиполученного задания, Свинцов решил напустить туману.

– А для чего ж спрашивал? – удивился Плечевой.

– А так просто, из интересу. А ежели ты кому скажешь, чтокостями интересовались, башку снесем, понял?

– Чего ж тут не понять, дело простое, – подтвердил Плечевой.

Плечевого отпустили, но брать кости сразу не решились – былислишком близко к деревне. Решили дождаться в лесу темноты.

Глава 13

– Капитолина, я вас прошу сегодня задержаться, – сказалмайор Фигурин своей секретарше. – Очень много дел. Нужно подготовиться кзавтрашнему дню. Я сейчас ненадолго уйду, а вы побудьте. Если позвонят изобласти, я – в клубе. Когда вернется Свинцов, пусть меня подождет.

– Хорошо, – сказала Капа.

В Доме культуры железнодорожников шли последниеприготовления к торжественной церемонии. На сцене плотник Кузьма обивал краснойматерией гроб, стоявший на двух табуретках. Его работой руководили секретарьрайкома Борисов, предрайисполкома Самодуров и редактор Ермолкин.

В глубине сцены расхаживал какой-то человек с блокнотом. Онразмахивал руками, бормотал что-то себе под нос и потом что-то записывалогрызком карандаша.

В углу сцены художник Геннадий Шутейников, наколов на фанерулист ватмана, заканчивал портрет Афанасия Миляги, который по клеточкамсрисовывал с маленькой паспортной фотокарточки. Карточка тоже была наколота нафанеру рядом с ватманом.

– Ну-ка, ну-ка… – Фигурин вгляделся в карточку, затем отошелподальше, чтобы сравнить с нею портрет. – Вы считаете, похож? – спросил онхудожника, в почтительной позе стоявшего рядом со своим творением. – У менятакое ощущение, что этот портрет напоминает мне кого-то другого.

– Вполне возможно, – сказал художник. – Карточка оченьмаленькая. А я обычно к праздникам рисую товарища Сталина. И знаете ли, рукасама…

– Что значит сама? – нахмурился Фигурин. – Рукой вот чтодолжно руководить. – И он постучал себя пальцем по лбу. – Так что вы уж немногооблик его, пожалуйста, измените.

– Да, но я боюсь, что тогда он совсем не будет на себяпохож.

– Это не важно, – сказал Фигурин. – Важно, чтобы он не былпохож на того, на кого он сейчас похож. Вы меня поняли?

– Да-да.

– И вообще, вы знаете, я лично не был знаком с капитаном. Ноя слышал, он был жизнерадостен, любил улыбаться, вот и сделайте ему улыбку.

– Неудобно как-то, – робко возразил художник. – Все-такимертвый.

– Да, мертвый. Но в памяти нашей он должен оставаться живым.Вы меня понимаете, живым, – повторил Фигурин и улыбнулся печально.

Он отошел от портрета, и тут путь его преградил человек сблокнотом. Фигурин посмотрел на него вопросительно.

– Серафим Бутылко, – представился человек. – Стихи пишу,печатаюсь в местной газете, вон у Евгения Борисовича. – Поэт показал наЕрмолкина, суетившегося вокруг гроба.

– Очень приятно, – сказал Фигурин. – И что же?

– Я, тык-скыть, хотел бы вас познакомить… кое-что создал кзавтрашней, тык-скыть, церемонии.

– Что значит «тык-скыть»? – поинтересовался Фигурин.

– Ну это я, тык-скыть… то есть в смысле «так сказать»говорю, – объяснил Бутылко, несколько смутившись.

– А, понятно. Если я вас правильно понял, вы сочинили стихи,которые хотели бы прочесть завтра.

– Да, над телом, тык-скыть, усопшего.

– Ну, насчет тела я не знаю. Над гробом точнее. А сейчасхотите прочесть мне?

– Точно, – согласился Бутылко. – Хотелось бы, тык-скыть,узнать мнение.

– Ну что ж, – согласился Фигурин. – Если не очень длинно…

– Совсем коротко, – заверил Бутылко.

Он отступил на два шага и стал в позу.

– Романтик, чекист, коммунист, – объявил он, и всесуетившиеся вокруг гроба обернулись. Только художник Шутейников продолжалзаниматься своим делом.

Держа в левой руке блокнот и размахивая кулаком правой,Бутылко завыл:

Стелился туман над оврагом,

Был воздух прозрачен и чист.

Шел в бой Афанасий Миляга,

Романтик, чекист, коммунист.

Сражаться ты шел за свободу,

Покинув родимый свой кров,

Как сын трудового народа,

Ты бил беспощадно врагов.

Был взгляд твой орлиный хрустален…

Вдруг пуля чужая – ба-бах!

И возглас «Да здравствует Сталин!»

Застыл на холодных губах.

Ты стал недопетою песней

И ярким примером другим.

Ты слышишь, сам Феликс железный

Склонился над гробом твоим.

Читая последние строки, Серафим заплакал.

– Ну что ж, – сказал Фигурин, – по-моему, ничегоантисоветского нет. И вообще, – он сделал неопределенные движения руками, –кажется, неплохо. А вы как считаете? – обернулся он к Борисову.

– Хорошее стихотворение, – сказал Борисов. – С нашихпозиций.

– Там, правда, в начале неувязочка, – вмешался Ермолкин. –Стелился туман и в то же время воздух был как?

– Прозрачен и чист, – заглянув в блокнот, сказал Бутылко.