Книга Благодетельница - Елена Модель

– Тихо! – услышал Зиновий Львович за своей спиной волевой, с хрипотцой голос товарища.

Мгновенно наступила тишина, и теперь был слышен голос одного Зябкина.

– Граждане евреи, – заговорил он внушительно, как гипнотизер, расставляя слова. – Я к вам привез инвалида Великой Отечественной войны. Он еле на ногах держится. Вы можете вразумительно ответить: посылки здесь дают?

– Да мы здесь все инвалиды! – послышалось из толпы.

– Да, подумаешь, фон барон какой нашелся! Мы все еле на ногах держимся.

– Вот именно! Вы только приехали, а мы здесь уже больше часа толчемся!

И опять все голоса смешались в монотонный гул и уже невозможно было ничего разобрать. Друзья удивленно переглянулись.

– Слушай, старики еле живые, а галдят так, что оглохнуть можно, – поморщился Зиновий Львович.

Владимир Петрович тактично промолчал. Вдруг дверь в синагогу приоткрылась. В проеме показалась всклоченная голова с крохотной ермолкой на макушке. Приветливо улыбаясь, голова несколько раз повернулась вправо, влево, как петрушка в кукольном театре, и опять исчезла. Зрители, вытянув шеи, уставились на дверь. Через мгновение дверь широко распахнулась и на пороге появился хозяин головы – высокий, очень худой юноша, одетый с ног до головы во все черное.

– Дорогие ветераны, – произнес он еле слышно и беспомощно взмахнул невероятно длинными руками. – Проходите, пожалуйста.

Юноша посторонился, уступая дорогу.

– Наконец-то! – послышались ворчливые голоса, и вся компания попыталась протиснуться в дверь разом.

– Граждане, граждане! – растерялся молодой человек. – Не волнуйтесь, заказов на всех хватит.

– Шустрые старички, – усмехнулся Владимир Петрович. – Ну что, пошли? – Он подставил приятелю руку.

Изнутри синагога походила на помещение, попавшее в современность из времен разрухи. Бедность и запустение разъедали стены древнего здания. Дух и традиция постепенно покидали этот храм, где еще совсем недавно на веселые еврейские праздники собирались толпы народу.

– Сюда, сюда, пожалуйста. – Молодой человек в ермолке направился к небольшому столику. Он разложил складной стул и, проверив руками его прочность, осторожно сел. – Ваши талоны, пожалуйста.

Прямо над его головой на толстых, крепких гвоздях болтались раздутые целлофановые мешки. Молодой человек брал талончик, отмечал что-то в разложенном перед ним журнале, снимал с гвоздя мешок и, пробормотав загадочное слово – аксамех, – торжественно протягивал его ветерану.

Через десять минут ветераны кончились. Владимир Петрович и Зиновий Львович, несколько разочарованные незначительным весом посылки, оказались на улице.

– Вов, мы сейчас во дворик зайдем, – предложил Гольдберг, – посидим немного, а заодно посмотрим, чем нас порадовали из Израиля.

– Давай, – согласился Владимир Петрович. – Надо передохнуть, а то я до дома не доеду.

Друзья свернули в первый попавшийся двор, на проржавевшей детской площадке нашли лавочку.

– Ну, слава богу! – вздохнул Владимир Петрович и тяжело опустился на ощерившееся занозами сиденье.

Зиновий Яковлевич, неудобно покрутившись на одной ноге, тоже сел, опираясь на плечо товарища.

– Ну, давай, доставай свои сокровища. – Зябкин нетерпеливо толкнул приятеля в бок.

Зиновий Львович раскрыл целлофановый пакет и стал раскладывать его содержимое на лавке.

– Все, – сказал он, для убедительности перевернув пакет, и потряс им в воздухе.

Сначала неуверенно хохотнул Владимир Петрович, ему в тон весело крякнул Зиновий Яковлевич. Друзья переглянулись. Гольдберг от смущения потер указательным пальцем переносицу.

– Синагога – серьезное учреждение! – Владимир Петрович хлопнул себя культяпкой по колену и захохотал.

– Хе-хе-хе-хе… – подхохатывал ему вторым голосом Зиновий Львович.

На лавке лежали пакет гречки, банка лосося, банка зеленого горошка и пакет сахара.

Любонька моя

Любасик сидела на стуле ровно, робко сжав колени. Она даже не решалась положить ногу на ногу, как поступала обычно в присутствии мужчин, когда хотела выставить напоказ сильные, плотные ноги. Тогда короткая юбка слегка приподнималась, и становились видны кружевные резинки от чулок. Но здесь было совсем другое дело. Напротив нее сидел человек лет пятидесяти с серьезным, даже можно сказать сердитым лицом, и смотрел на Любасика строго, как смотрит учитель на провинившегося ученика. Любасик робела и ерзала на стуле, совершенно не зная, куда себя деть.

«На кой черт я согласилась идти к этому психотерапевту? – с досадой думала она, глядя куда-то под стол. – Вечно эта Верка чего-нибудь придумает, а я, как дура, соглашаюсь». Ей захотелось подняться и убежать, просто так, без всяких объяснений, выскочить за дверь, и все. И когда она уже совсем было решилась осуществить этот маневр, вдруг послышался мягкий, как пух, голос Евгения Марковича (так звали психотерапевта).

– Вы, Любовь Семеновна, расслабьтесь и не волнуйтесь. Чаю хотите?

От этого удивительного голоса Любасик мгновенно оттаяла, напряжение спало и, решительно закинув ногу на ногу, она ответила:

– Да.

Психотерапевт поднялся, включил чайник, который стоял на подоконнике. При этом – удивительно! – он посмотрел на ее ноги таким же взглядом, которым смотрят те, другие мужчины.

– Ну, рассказывайте, – предложил психотерапевт, усаживаясь на свое место и ставя перед Любасиком красивую дымящуюся чашку с чаем.

– А чего рассказывать-то? – Любасик нагловато откинулась на спинку стула и, небрежно свесив обе руки, стала слегка покачиваться.

– Я не знаю. Это вы ко мне пришли, значит, вам есть чего рассказать, – проговорил Евгений Маркович все тем же завораживающим голосом.

– Вы знаете, у меня такая профессия интересная… – Любасик раскачивалась на стуле в ожидании вопроса: «Какая профессия?», но психотерапевт не проявлял ни малейшего любопытства. Он ждал.

– Скажите, а у вас можно курить? – Любасик полезла в сумочку.

– Курите, пожалуйста. – Психотерапевт поставил перед ней пепельницу. – Так вы сказали, что у вас интересная профессия.

– Да. – Любасик выдула в потолок перпендикулярную струю дыма. – Я проститутка. – Она победоносно уставилась на Евгения Марковича, но эффекта не получилось. Лицо психотерапевта оставалось строго непроницаемым. – К вам что, каждый день такие, как я, на прием приходят? – удивилась Любасик.

– Кто и когда ко мне приходит – не имеет к нашей с вами беседе никакого отношения. С вашего позволения, сегодня мы будем говорить о вас.

Любасик опять оробела. Этот человек явно смущал ее интеллигентными манерами.

– Хорошо, – сказала она и опять уселась ровно. – Вы знаете, когда я раньше по телевизору смотрела передачи о проститутках, я плакала. Я тогда думала – бедненькие, им, наверно, так страшно ночью на дороге стоять, а потом с незнакомыми мужиками куда-то ехать. А позже, когда я постарше стала, то поняла: киношники, которые эти фильмы снимают, просто никогда не были в том городе, где я жила, поэтому им жизнь проститутки такой ужасной кажется.