Книга «Работа мечты». За кулисами индустрии моды - Джулия Менситьери

издевалась надо мной. Я получу отвратительный отзыв по стажировке, она назовет меня лгуньей, безответственной девчонкой, потому что я не вышла на работу в среду, у меня была мочевая инфекция, в четверг и пятницу тоже не вышла. Короче, врач дала мне больничный на эти три дня, запретила напрягаться, но это завело Пилар, она меня оскорбила и вышвырнула со стажировки. К счастью, по количеству часов я выполнила квоту, но вообще мне фигово, я реально чувствую, что надо мной издевались.

Разобраться с эмоциями

И во время, и после моей «стажировки» меня переполняло чувство отвращения[118], омерзения, мешавшее продолжать исследования в среде, в которую я была погружена, однако я также испытывала моральное и физическое отвращение к себе, к своему телу. Считая, что это мешает мыслить аналитически, я постаралась отстраниться от этого ощущения. Но отвращение — специфический аффект, как показала Кристиан Воллер (Vollaire 2011), оно вступает в конфликт с рациональным мышлением субъекта. За счет своей телесной природы и той власти, которую оно имеет над телом, отвращение ставит под сомнение господство разума и сознания. Перейти к осмыслению собранных данных, принимая во внимание чувство отвращения, значит осознать силу эмоций, пережитых во время исследования, а также их эвристическую ценность при анализе данных.

Эмоции и аффекты играют центральную роль в производстве и поддержании иерархии в моде. Эмоциональная вовлеченность является основополагающей для возможности «быть там»: с первого дня стажировки, когда Пилар уволила Андре, я приобщилась к динамике вовлеченности, несправедливости и конкуренции. Хотя я считала, что исследование предполагает определенную дистанцию, я была сразу «эмоционально затронута» (Favret-Saada 1977) и глубоко cубъективно воспринимала то, что наблюдала. В частности, во время этой «стажировки»[119], несмотря на арсенал концептуальных инструментов, которыми я владела, и предпринятые усилия смотреть на происходящее более объективно, модальности отношений между окружающими людьми воздействовали и на меня, отзываясь в теле и изменяя мое представление о себе. Например, за этот период я неоднократно чувствовала, что у меня болят спина и плечи, скручивает живот. И хотя значение, придаваемое внешности, мне казалось чрезмерным, я не могла не счесть себя толстой, неуклюжей, старой, уродливой, неадекватной. Однако я не смогла осознать, что мое самоосуждение усилилось именно потому, что жестокость мира, который я исследовала, проникла и в меня саму.

Пребывать там в качестве антрополога было непростым испытанием: я находилась в эмоциональном смятении и не могла отличить объективные данные от своих чувств. Я не знала, какую роль и какой статус отвести вызванным различными ситуациями эмоциям, которые, вопреки мне самой, переполняли меня. Что можно было сделать с эмоциями и, тем более, с моими эмоциями?

По словам американских антропологов Кэтрин Лутц и Лилы Абу-Лугод, эмоции «тесно связаны с высказываниями о себе, но ставятся ниже этих последних, поскольку укоренены в теле. Антропологи обычно относятся [к эмоциям] с пренебрежением, за несколькими недавними исключениями. Таким образом, эмоции репрезентируются как наименее контролируемое измерение человеческого опыта, наименее подверженное социальному конструированию, наименее зависящее от обучения (отсюда его универсальность), наименее публичное и в то же время наименее доступное для анализа» (Lutz & Abu-Lughod 1990, цит. по: Crapanzano 1994: 110).

Во время моего исследования я часто оказывалась в конфликте сама с собой, пытаясь справиться с эмоциями: несмотря на место, которое они заняли в моей жизни, я продолжала относиться к ним «с пренебрежением». Мое понимание мира моды складывалось на основании череды моментов особой остроты, которые заставляли меня взглянуть на ситуацию с другой точки зрения, отличной от той, которую я занимала изначально. Одно из таких смещений побудило меня под совершенно новым углом рассмотреть чувства и эмоции, прежде всего мои собственные.

За период «стажировки» часто происходили ситуации, которые заставляли меня чувствовать себя неловко, шли вразрез с моими политическими убеждениями и даже шокировали. В некоторые моменты — когда Андре уволили или когда практикантки должны были загружать грузовик после показа — научные категории, которые были в моем распоряжении, оказались бесполезными, не позволяя разобраться в том, что происходит. Если сначала я думала, что эмоции засоряют мое видение ситуации, то позже поняла, что на самом деле это еще одна категория данных, которые иллюстрируют интенсивность процессов субъективации в моде.

Антропология стремится обеспечить «всестороннее понимание» (Agier 2015) изучаемого объекта, исходя из множества точек зрения и масштабируя свои подходы. Несмотря на это, во время стажировки меня настолько захватила динамика отношений и конфликтов, что я не могла смотреть на ситуацию с иной точки зрения, кроме той, которую мне навязала Пилар. Анализируя данные, я поняла, что мой этнографический материал был полностью пропитан «субъективацией», связанной с отношениями и эмоциями, вызванными исследованием. Мне не удавалось посмотреть на свой объект по-другому, изменить угол зрения, и я даже не осознавала этого. Гнев и враждебность, которые я испытывала по отношению к Пилар, не позволяли мне взглянуть на нее иначе, чем с точки зрения стажеров, с того места, что она мне отвела. В каком-то смысле я переживала несправедливость и злоупотребление на индивидуальном субъективном уровне, как и остальные присутствовавшие там работники. Это не позволило мне применить критическое мышление и целиком рассмотреть цепочку доминирования, в которую была вовлечена Пилар, не только как тиран, но и как жертва системы, также занимающая прекарное положение.

Интенсивность субъективации, осуществляемой посредством эмоций, низводит эффекты доминирования до индивидуального или межличностного уровня и, таким образом, деполитизирует их. Время, прошедшее с момента этнографического, полевого исследования до написания текста, позволило мне рассматривать свою неудачу — субъективную окраску собранного материала — как часть данных, как специфику мира, который я описываю, мира, где эмоции и субъективность занимают настолько важное место, что едва ли позволяют рассмотреть ситуацию с разных точек зрения, и, следовательно, препятствуют обнаружению политических аспектов отношений доминирования и структурного насилия, сопряженных с работой в сфере моды.

Вот почему в этом профессиональном мире злоупотребление властью и доминирование одновременно тривиальны и исключительны. Если Франк, его команда и стажеры принимают поведение Пилар, признавая ее авторитарный характер, то это потому, что такой тип субъективации распространен в моде. «Дьявол носит Prada» — прекрасный пример парадоксального совмещения тривиальности и исключительности злоупотреблений властью: в комедийном ключе книга и фильм показывают эксплуатацию, которой подвергается окружение главного редактора журнала о моде. Главная героиня — помощница тираничной, авторитарной и жестокой Миранды Присли, персонажа, вдохновленного личностью Анны Винтур, главного редактора Vogue. В фильме отношения доминирования представлены в гламурном ключе, поскольку встроены в мир роскоши и красоты, и узаконены тем фактом, что это цена, которую платят за участие