Книга Главная тайна горлана-главаря. Взошедший сам - Эдуард Филатьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Недисциплинирован. Член партии с уклоном к рвачеству. В партии является балластом».
А беспартийный Маяковский, вернувшись в Москву, 26 мая выступил в Малом театре на диспуте о задачах литературы и драматургии.
Доклад на этом мероприятии сделал Анатолий Луначарский. В прениях приняли участие театральный режиссёр Александр Таиров, писатель Борис Пильняк, поэт Александр Безыменский и другие. Маяковский поначалу выступать не собирался, но, когда ему предоставили слово, начал своё выступление так:
«Товарищи, когда я в кулуарах услышал, о чём здесь говорят, я удивился, что ничего не изменилось и не подвинулось с 1917 года. Я считаю малопроизводительной такую форму искусства, гораздо более целесообразной считаю писание, но товарищ Зельдович ухватил меня за фалды, и потому я должен говорить».
Двадцатитрёхлетний Владимир Давидович Зельдович, заведовавший секретариатом наркома Луначарского, впоследствии вспоминал, что, когда пришла пора просмотреть стенограмму выступления, Маяковский сказал ему:
«Я такое на диспуте наговорил, что Брик меня повесит».
И поэт подверг стенограмму значительной правке.
Вот некоторые фразы, произнесённые (и выправленные) Маяковским:
«Искусство должно являться оружием – таким оружием, которое художник, писатель, актёр дают классу… Поэтому критика должна интересоваться тем, как должно быть сделано это самое оружие, при основном условии, что это оружие – оружие пролетариата…
Я утверждаю, что литературного подъёма в смысле работы сейчас нет, а есть подъём литдрак…
Не было в театре ни одной вещи, которая осталась бы у вас и на другой день…
Для меня глубоко отвратительна постановка «Леса» Мейерхольда…
И вот сейчас, если вы всмотритесь в поэтический материал, который проходит перед вашими глазами во всех журналах, я категорически утверждаю, вы не встретите ни одной вещи, из которой можно было бы запомнить пять-десять строчек, прочитав раз, и вообще нет ни одного поэтического произведения, которое хотелось бы, начав, дочитать до конца».
Отметим в этом выступлении одно место, которое должно было понравиться Брику (и понравилось Луначарскому):
«Вот Анатолий Васильевич упрекает в неуважении к предкам, а месяц тому назад, во время работы, Брик начал читать «Евгения Онегина», которого я знаю наизусть, и я не мог оторваться и слушал до конца и два дня ходил под обаянием четверостишия:
Конечно, мы будем сотни раз возвращаться к таким художественным произведениям, учиться этим максимально добросовестным творческим приёмам, которые дают верную формулировку взятой, диктуемой, чувствуемой мысли. Этого ни в одном произведении в кругу современных авторов нет. Конечно, это никак не похоже на лозунг «Назад к Пушкину». Моё отношение к этому вопросу в стихе моём «Юбилейное»».
Первую пушкинскую строку Маяковский прочёл не совсем точно (у Пушкина она звучит так: «Я знаю: век уж мой измерен»). Почему это произошло, объяснила Л. Ю. Брик:
«Ему не нравилось читать «век уж мой измерен», звучавший как «векуш мой», и он переделал строку по-своему».
Журнал «Красная Нива» в отчёте об этом литературном диспуте написал:
«Через несколько дней после диспута А. Луначарский в статье о Пушкине вспомнил, с каким «благоговением» Маяковский упоминал имя Пушкина, что он «внезапно впал в элегический тон, даже не пощадил своих собственных произведений, заявив, что всё выпускаемое в свет нынешними поэтами скучно и не запоминается».
– Это, – сказал Маяковский, – относится и к моим произведениям, хотя и в меньшей степени, чем к другим.
Зато Маяковский рассказал, с каким наслаждением слушал он Брика, который читал «Евгения Онегина».
– Я даже выключил телефон, – сказал Маяковский, – чтобы никто не машал мне!
Он тут же стал цитировать отрывки, которые рекомендовал вниманию публики как образец меткости и мастерства».
Встретившись на этом диспуте с наркомом, Маяковский, видимо, попросил его помочь в организации своей новой зарубежной поездки. И 27 мая Луначарский написал два письма, содержание которых повторяло то, что было в предыдущих документах. Первое письмо:
«Настоящим Народный Комиссариат по просвещению РСФСР свидетельствует, что предъявитель сего В. Маяковский является крупнейшим и талантливейшим поэтом современной России. За границу он едет исключительно с литературными и художественными целями. Народный Комиссариат по просвещению убедительно просит все учреждения и лица, к которым обратится В. Маяковский оказывать ему любезное содействие».
Второе письмо:
«Ко всем Полпредам СССР.
Дорогие товарищи.
Очень прошу Вас оказывать всяческое содействие поэту Маяковскому, человеку вполне своему для нас, который едет за границу в качестве корреспондента и для литературной работы и вполне заслуживает всяческой поддержки со стороны представителей СССР.
А из Киргизии в Москву в это время вернулся Илья Сельвинский, работавший в Центросоюзе специалистом по пушнине. Он привёз с собой первые главы поэмы «Улялаевщина», которой обворожил всех своих слушателей. Корнелий Зелинский вспоминал:
«Я очень хорошо помню своё впечатление от чтения Сельвинским первых глав «Улялаевщины» в 1924 году (привезённых из Киргизских степей и прочитанных в литературном кружке Антоновской – «Цех поэтов»)».
После прочтения этих строк невольно вспоминается дневниковая запись, сделанная Корнеем Чуковским двумя годами ранее (27 марта 1922 года):
«У нас, если человек пустое место, он идёт в пушкинисты или вступает в «Цех поэтов»».
Для тех, кто был, по выражению Чуковского, «пустым местом», в ту пору существовал ещё и третий путь – встать в ряды тех, кому всё позволялось, кто носил кожаное пальто, не имел никаких проблем с жилплощадью и гордо именовал себя чекистом.
6 июня 1924 года страна Советов отмечала 125-летие со дня рождения Александра Сергеевича Пушкина.
Илья Шнейдер:
«На торжественном митинге у памятника Пушкину венок к подножию возложил от имени советских писателей поэт Сергей Есенин…
Есенин поднялся на ступеньки с цветами и начал громко читать своё новое стихотворение «Пушкину»:
