Книга Коллекция нефункциональных мужчин. Предъявы - Наталья Рубанова

А перед Анфисой, не теряющей из виду Белку, встает еще одна картинка: солнце, перрон, школьников тащат на экскурсию на некий километр. Тинейджерам где-то лет по четырнадцать-пятнадцать. Нудная толстая училка неопределенного возраста орет на некоего Смирнова:

— Ах ты, паразит! Ну сколько ты меня мучить будешь! И куда родители смотрят! Смирнов! Быстро снимай наушники! Смирнов! Я кому сказала?! Ты извращенец, Смирнов! Кто разрешил ходить по городу в наушниках? Снимай сейчас же!

И руки! Да, да! Руки из карманов вытащи! Вынь, вынь, — тебе говорят!

…На этом крике души Анфисе стало снова скучно и она огляделась, испугавшись и озадачившись потерей Белки, но в ту же минуту заметила ее мелькнувший за кустом хвост и нырнула за ним в темноту, даже не подумав о том, как она из этой темноты выберется. Но думать было поздно: не успела Анфиса опомниться, как полетела куда-то, точно в глубокий колодец. То, что она падала НЕ вниз, не вызывало сомнений. «Но разве человек может падать вверх?» — пыталась мыслить логически Анфиса, хотя логика была здесь абсолютно ни при чем.

Анфиса расслабилась и по направлению ветра определила, что падает ни вверх, ни вниз, а вбок — причем в такой кривой и труднодоступный, что просто дух захватывало у самого этого «бока».

«Неужели этому не будет конца? — размышляла меланхолично Анфиса. — Однако после такого падения мне уже не страшно будет скатиться даже под лестницу нашей инститамской курилки! Это только в сериалах после падения с лестницы случаются выкидыши. М-да, хотя, при чем здесь сериалы и куда я вообще лечу, хотелось бы знать?»

Думая так, Анфиса падала все глубже и глубже вбок, пока не поняла, что достигла крайней степени детской болезни левизны. Она сама толком не понимала, что значит «детская болезнь левизны», но то, что это было уже крайней степенью, ясно было без дураков. Когда же Анфиса первый раз поглядела вбок, то она не увидела там ничего, кроме толстого слоя пыли. Но, присмотревшись внимательнее, заметила, что это вовсе и не пыль, а прокрученные через мясорубку почтовые марки — SECOND HAND, продающиеся в развес или в обмен на новые дубленки в самых различных магазинах Москвы.

Затем показались расклеенные конверты со штемпелями уже прошлого века. Если бы их не рассекли секатором, а потом не склеили скотчем, они казались бы совсем новенькими. «Фу ты, блин! — буркнула Анфиса, заворачивая все дальше и дальше налево. — Вот ведь!» Анфисе не нравились ни бэушные марки, ни смирительные рубашки расклеенных конвертов, и она прикрыла веки. Но тут внутри нее что-то будто бы хрустнуло, и прямо перед глазами высветилась рекламная паутина некой весьма переменчивой в своих мыслях Книги: «Благоприятна стойкость».

Анфиса чему-то улыбнулась и тут же прикусила улыбку: стойкость так стойкость, хотя едва ли благоприятна…

— Ать-два, ать-два, левой-правой, левой-правой, на парад идет отряд, листья желтые летят, — донеслось откуда-то еще левее, и Анфиса услышала звуки, издаваемые третьим китом Д. Кабалевского, на воображаемой холке которого бальзамировалась вся мировая музыкальная культура, препарированная методологией, скажем, музпедовских факов.

Потом появились еще два: первый кит пел экс-неологизм о чьей-то советской родине, а второй пританцовывал, всуе заливая фонтаном «Методические записки охотника».

Анфиса летела, ощущая себя то деревянным солдатиком, то непосредственно самим маршевым ритмом — это начало раздражать ее; она подавила позыв тошноты и снова почему-то вспомнила глупый сериал, подсмотренный случайно в очереди парикмахерской: там люди все время пили апельсиновый сок, потом падали с лестницы, а другие непременно строили им козьи морды, но побеждала в основном дружба, хотя трехмерная жвачка все-таки и прилипала к их телезубам. «Какая разница», — вздохнула Анфиса, словно знала что-то Тайное. Прошло ведь уже довольно много времени, а она все сворачивала и сворачивала налево!

«Но если этому не будет конца, то есть, если нет вообще конца, то должно же быть хотя бы начало? — Анфиса равнодушно спрашивала саму себя и сама же себе отвечала: — Хотя как раз начала-то может и не быть. Где-то я об этом читала…»

Анфиса чувствовала, что постепенно засыпает, как вдруг — хлоп! — упала на что-то мягкое и смутилась, как в шестнадцать. Она огляделась: мягким оказался самый обыкновенный пакет со сложенным вчетверо костюмом для очень восточного единоборства, а лежал он в самом настоящем леве: на травке с кривоватой табличкой «По газонам не ходить» малюсенького как бы парка с двумя гнусными, вечно занятыми, лавочками между шумным перекрестком рядом с «Марксистской» и «Таганской» кольцевой.

— Ай да я, — подумала Анфиса. — Я же пару лет назад отсюда убежала, эк меня налево развезло опять, — взгрустнулось ей, и она решила купить 0,33 дынной водки, хотя никогда не была от нее в восторге.

Когда Анфиса села на одну из лавочек, менее гнусную хотя бы тем, что не занятую, за спиной послышались быстрые легкие подскоки — именно такие, какие описываются в методической литературе.

Анфиса сделала большой глоток дынной водки и обернулась.

— Что, уже? — спросила она.

— Уже, — ответили Анфисе, и она опустила голову.

— А может, еще рано? — без особого энтузиазма спросила она.

— Нет, хватит. До тебя вроде уже все дошло, нечего левизну коптить.

— Ну, допустим, еще не все дошло, — вяло засопротивлялась Анфиса. — Вот если б теперь пожить, зная…

— Ну, все, — оборвали ее. — Собирайся. На выход с вещами.

— Но ведь выхода нет, — сказала Анфиса, выкручиваясь. — И я держусь левой стороны. А вещей никогда не было.

— Да пойми ты, хоть тридцать, хоть триста — не изменится ничего. Ну какая тебе разница? А мне опять прилетать, — как-то очень ласково забормотал ей чужой внутренний голос. — Давай, давай; вот как только на элементы разложишься, — обхохочешься. Дура, скажешь, была, водку дынную дула. Ты другой источник питания найдешь, темнота! Ликбез тебе бесплатный, опять же…

Анфиса уперла руки в бока:

— А вот не пойду и все; что тогда сделаешь, гуру хренов?

— Ха, реинкарнирую куда-нибудь — в глушь, в Саратов, или еще похлеще — будешь знать. Да мало ли что, — почесал гуру воображаемый затылок.

Анфиса услышала, как у проходящих мимо подростков заиграло в магнитофоне: «В мои обычные шесть я стала старше на жизнь…»; но не учла присутствия-отсутствия гавани и спросила:

— А ты знаком с Хренниковым?

— С последним?

— Ага.

— Ну, допустим.

— А вот отгадай загадку: какую он песню написал, там тоже о восемнадцати ноль-ноль речь идет?

— Не грузи, Анфиса, — отмахнулся гуру.

— Имею право. «В шесть часов вечера после войны», понял? Это из фильма.

— Ну, и?..

— А то, что можешь меня реинкарнировать в шесть часов после Третьей мировой, а раньше — никак.