Книга Гинекологическая проза - Анна Бялко

Нужное место представляло из себя небольшой закуток, нечто вроде лестничной площадки, с небольшим окошком в торце же и двумя застекленными, замазанными белой краской дверями чуть поодаль. На одной из них Маша увидела табличку с длинной надписью: «Отделение чего-то-там и тра-та-та патологии». Оно. Маша толкнула дверь. Тщетно. Она подергала ее сильнее, постучала, снова подергала. Никакого ответа. «Бред какой-то, – подумалось Маше. – Туда же только что звонили. Куда они все подевались?» Она с силой застучала по проклятой двери, стекло задребезжало под рукой. Безрезультатно. «Черт знает что, пойду в другую дверь, спрошу, что тут происходит».

Другая дверь – Маша в спешке даже не глянула, что на ней написано – открылась на первый же стук. Оттуда вышла тетечка в белом халате, уютная такая тетечка среднего возраста, посмотрела на Машу вопросительно.

– Скажите пожалуйста, – обратилась к ней Маша, – я вот тут в патологию пришла, у меня дочка там, а дверь закрыта, нет никого…

– Бог с тобой, деточка, – был ответ, – там и не может никого быть, патология закрылась на профилактику летнюю, уж три дня, как последнего ребеночка перевели.

– А как же я? – поразилась Маша. – А моя девочка? Да нет, вы что-то путаете, мы ж только что звонили, сказали, девочка в патологии.

– Так это про тебя звонили, – сказала тетечка. – Это к нам. Тут твоя девочка. Вчера вечером привезли.

– Да, да, – подтвердила Маша, облегченно радуясь, что наконец сошлись концы с концами и можно что-то связное выяснить. – Как она там? Можно посмотреть?

– Сейчас узнаю, подожди тут, – пообещала тетечка и исчезла, закрыв за собой сплошную белую дверь. Перед Машиными глазами оказалась темно-вишневого цвета табличка с четкими золотисто-желтыми печатными буквами: «Отделение реанимации новорожденных».

Так и осталось неизвестным, сколько времени простояла окаменевшая от ужаса Маша перед этой дверью, но в конце концов она снова открылась, и та же тетечка, возникшая на пороге, произнесла:

– Там сейчас врачи работают, зайти нельзя, а ты приходи через часок, тогда и ребеночка посмотришь, и с доктором поговоришь. Сегодня Ольга Викторовна дежурит.

– Ольга Викторовна, – автоматически повторила Маша и вдруг вскинулась:

– А она, в смысле… девочка… – тут Маша подавилась словом и договорить не смогла, но тетечка поняла ее.

– Да господь с тобой, живая, конечно, что б она тут иначе была, – зажурчала успокоительно, – хорошая девочка, доношенная, вес вон – три сто, у нас знаешь, какие лежат – полтора кило, и тех выхаживаем. Ты вот что, ты приходи через час, все сама увидишь, и не реви смотри, молоко пропадет. Молоко сцеживаешь?

– Угу, – кивнула Маша сквозь действительно набежавшие откуда-то слезы, – сцеживаю.

– Вот давай, счас самое первое дело – молоко-то. Иди, поешь, после придешь.

Маша медленно побрела в свою палату по бесконечным лестницам и переходам. Дорогу снова пришлось искать, как в первый раз, будто и не неслась тут, как одержимая, какие-то минуты назад. Правда, теперь еще слезы мешали ориентироваться. Скоро Маша не выдержала, села на подоконник посреди очередного коридора и заревела по-настоящему, даже не заревела – зарыдала, молча, беззвучно. Ни сил, ни мыслей не было, только слезы, они лились и лились, Маша давилась ими, всхлипывала, пытаясь загнать их обратно, но они выливались снова, стекали между пальцев, впитываясь в байковый рукав халата, которым она безуспешно пыталась вытирать глаза…

Потом слезы кончились. Легче не стало, страх и тоска, сжимающие горло, грудь, что-то еще пониже – душу? – никуда не делись, просто слезы кончились. Маша еще посидела, бесцельно глядя в окно перед собой, но ничего не различая в нем, попыталась собраться с мыслями.

– Ну подожди, ты ничего толком не знаешь, ребенок жив, да может, и страшного-то нет ничего, надо посмотреть сперва, а потом вдаваться в истерику, что толку от твоего рева, – старалась она уговорить сама себя, а изнутри рвался животный вой:

– Что ничего, все уже случилось, если ничего страшного, так в реанимацию не кладут, если и живой, то неизвестно, здоровый ли, и вообще, какая разница, этого просто не должно быть, никак, никогда, это не со мной, я ничем не виновата, я не сделала ничего настолько ужасного, чтобы быть так наказанной, со мной такого быть не может, не может, не-е може-е-ет, НЕТ!

Откуда-то взялись новые слезы.

– Нельзя так сидеть, – пронеслась в гудящей, кружащейся голове здравая мысль. – Надо идти и вообще надо как-то держаться, а то в самом деле молоко пропадет.

Маша встала и потихоньку двинулась вдоль коридора. Коридор, поворот, лестница – она добралась до своей палаты. Прежде чем войти, зашла в умывальник, плеснула в лицо водой. Из зеркала глянули на нее красные заплаканные глаза.

– Не сметь, – злобно сказала Маша сама себе, предупреждая новый потоп. – Не сметь реветь, дура.

Вошла в палату. Сюзанка, соседка, кинулась к ней:

– Ой, Маш, ну где ж ты ходишь, к тебе тут муж приехал, внизу ждет, вон записка!

Маша взяла клетчатый листочек, на котором Сашкиным четким почерком стояли ее фамилия и номер палаты, развернула. Сосредоточиться не получалось, слова упорно не желали складываться в осмысленные фразы. Лучшее, на что Маша оказалась способна среди потока обрывочных мыслей, это спросить у Сюзанки:

– Он сказал, внизу будет ждать?

– Ну не он, конечно, нянька сказала, будет ждать ответа, наверно, внизу, где ж еще-то.

– Я сама схожу, – Маша повернулась к выходу.

– Маш, ты с ума сошла, куда ты пойдешь, тебя не пустят. Какая-то ты не в себе, что с тобой?

– Схожу, – повторила Маша и вышла в коридор.

Откуда-то среди путаницы мыслей и горького кома отчаяния в душе у Маши появилась почти волшебная способность безошибочно ориентироваться в хитросплетенных коридорах и переходах здания. Она не могла бы сказать, каким образом она знает, куда идти, на какую кнопку нажать в лифте и в какой поворот завернуть, но через пять минут, ни разу не замедлив хода и не сбившись с пути, она очутилась в приемном холле на первом этаже. Маленькая незаметная дверь, через которую она вышла, находилась в пяти метрах – снаружи – от барьера, за которым цербером сидела нянька, принимающая передачи. Няньку со всех сторон атаковали счастливые родственники, да и вообще ей не было дела до того, что происходит перед барьером. Почти напротив дверки, прислонившись к простенку между окнами, стоял муж Саша.

Он не заметил жены, потому что, естественным образом, не ожидал такого ее появления, и это дало Маше крошечную паузу, промельк секунды, чтобы попытаться поймать хоть какую-нибудь связную мысль.

– Господи, ну что я ему сейчас скажу? Впрочем, – и это была первая разумная мысль за последний час, – может быть, он что-то знает и сам мне расскажет?

И тут она уже оказалась рядом с мужем, носом ему в плечо, его рука на затылке, и на мгновение ей стало легче, что вот уже и не одна, а есть рядом кто-то сильный, надежный, в здравом уме, не отравленный больничным слабодушием…