Книга Обман - Анна Бялко

Моя жизнь кончилась. Не вчера, не внезапно, совершенно без всяких трагедий, потерь, потрясений и прочих ударов судьбы. Просто взяла и кончилась. Утекла незаметно сквозь пальцы, словно струйка сухого песка, распылилась в пространстве, рассеялась по ветру. Осталось лишь неприятное ощущение прилипших к ладоням песчинок и сухое покалывание в кончиках пальцев.

Это потому, что я-то ещё живу. Вот так: жизнь кончилась, а я живу. И, по мнению всех окружающих, у меня это крайне неплохо выходит. Более того, все они, независимо от степени близости знакомства, дружно завидуют моей прекрасной жизни, постоянно осведомляясь, каким путём мне удалось добиться таких потрясающих успехов на жизненном пути. И бесполезно рассказывать, что добиваться мне не пришлось, и я ни за что не билась, потому что биться вообще ни с кем не умею. Я даже собственной домработницы боюсь. Она ходит ко мне два раза в неделю вот уже несколько лет, и мне до сих пор перед ней неудобно. Почему, в самом деле, посторонний человек должен убирать за мной по углам? Тем более, что я все равно не работаю…

Да и убирать-то почти нечего. Сын далеко, муж дома почти не бывает, а я… То немногое, что я насорю, я в состоянии убрать самостоятельно, что чаще всего и случается. Более того, я обычно стараюсь убрать за собой именно к приходу домработницы, потому что нельзя, чтоб чужой человек видел бардак. Так меня научили с детства. А потом все четыре часа, пока она возится в доме, налаживая моё несуществующее хозяйство, я тихо сижу в углу у себя в комнате, стараясь ей не мешать, и очень радуюсь, когда она уходит.

Домработницу нанял муж. Он убеждён, что мне нужна помощь по дому, а потом — так положено. У всех есть домработницы, значит, и нам тоже надо. Я уверена, он даже платит ей больше, чем кто угодно ещё.

У меня замечательный муж. Нет, серьёзно. Если ради забавы взять и попытаться нарисовать этакий воображаемый эталон мужских достоинств, воплощённый в конкретной личности, эта самая личность окажется очень похожей на него.

Мы с ним ровесники. И то, что мне — в мои тридцать шесть — кажется концом существования, для него, безусловно — самый расцвет. И жизни, и карьеры.

Мой муж Валентин Сергеевич Волковицкий, доктор экономических наук, — крупный деятель так называемой «сферы экономики и финансов». Он кого-то консультирует на самом верху, чуть ли не в совете министров (не даром, естественно), читает лекции аспирантам в какой-то школе экономики (тоже не за спасибо), и кроме того, немножечко шьёт. Или кроит. То есть выкраивает — у него своя фирма. И если про Совет Министров и школу экономики я ещё могу что-то в общих чертах понять, то чем он занимается в своей фирме, для меня полная загадка. Даже не потому, что я такая дура, а потому, что мне отчего-то не хочется это понимать. Как-то там оно… не совсем чисто. Или совсем не чисто, но это не имеет никакого отношения к дивному образу моего мужа.

Образ тем более дивен, что редко является глазу. И в этом нет ничего странного, потому что когда у человека много работы, на домашних его уже не хватает. Тем более что и домашних-то этих — раз-два и обчёлся. И даже двух теперь не набирается.

Справедливости ради, пока Митька — наш сын — жил здесь, в Москве, все было гораздо лучше. Валя и тогда много работал, но по вечерам приходил домой в разумное время, общался с сыном, уделяя что-то и на мою долю, и все выходные проводил с семьёй. Бывало даже такое, что мы все вместе куда-то выбирались, жарили шашлыки, устраивали экскурсии и один раз даже играли в пейнтбол. Без чего, впрочем (я имею в виду пейнтбол), я согласна обходиться всю оставшуюся жизнь.

Но когда Митьке исполнилось четырнадцать, Валя решил — и я, подумав и поплакав, с ним согласилась, — что мальчика нужно отдать учиться за границу. Была выбрана частная школа в Швейцарии — столетняя репутация, всемирная известность, элитная клиентура и полный пансион, и вот наш ребёнок, в смешных зелёных штанах по колено и полосатых форменных гольфах, канул за её воротами на долгие четыре года.

Нет, он, конечно же, приезжает к нам на длинные летние каникулы. И мы, особенно я, навещаем его на коротких каникулах или праздниках. И ему, справедливости ради, там хорошо. У него есть друзья, он уже отлично болтает на трех языках, и учат их там всерьёз. Только я все равно не могу отделаться от ощущения, что меня обокрали. И мне кажется, что я совсем уже Митьке не нужна. Глупо, потому что он тоже по мне скучает, и мы перезваниваемся, и вообще мальчик уже большой, ему и надо привыкать к самостоятельной жизни, вот только, только…

Наверное, это потому, что Митя — мой единственный, ранний и очень нужный ребёнок. Так получилось, что я всю жизнь была для него и вокруг него, а он соответственно — со мной.

Мы с Валей поженились очень рано, когда нам было, страшно вспомнить, по девятнадцать. А знакомы были и того больше, с десятого класса. Именно в десятом к нам в класс пришёл новенький, смешной такой парень весь в веснушках, в очках и с лохматыми темно-рыжими вихрами. Я сидела за первой партой, а моя подружка Ирка как всегда опаздывала на первый урок. И этот новенький с девчачьим именем Валя нагло уселся на её место, и согнать его оттуда уже не было никакой возможности. И он так и таскался за мной, как приклеенный, весь последний школьный год. И к концу этого года я к нему настолько привыкла, что когда мы поступили в институты — он на экономический факультет МГУ, а я в Историко-архивный на отделение искусствоведения, — я с ужасом поняла, что мне его не хватает.

Впрочем, Валька не собирался никуда исчезать. Он стоически продолжал заполнять своей персоной каждый обоюдно-свободный момент, а поскольку среди моих сокурсников парней, а уж тем более конкурентоспособных, было совсем не много, на третьем курсе мы благополучно поженились.

И жили долго и счастливо, и умерли в один день… Смешно, но жили мы действительно счастливо, несмотря ни на что. Денег не было, жить было негде. Сперва мы ютились в комнатушке, больше похожей на чулан, смежный со спальней его родителей, потом, когда родился Митя, образовалась комната в коммуналке, потом возникла кооперативная двухкомнатная квартира. Тогда Валька уже окончил институт, защитил диссертацию и стал зарабатывать. Он почти сразу стал много зарабатывать, время было такое, и профессию он выбрал правильно — всегда умел выбирать.

А я с рождением Мити ушла в «академку», прямо с пятого курса. Обидно было ужасно, диплом был вот-вот, рядом, и учиться мне было интересно, хотя как раз в моей будущей профессии практического толку не предвиделось никакого. Но Валька считал, что ребёнок важнее всего, и я согласилась. И просидела с Митей почти полтора года. Но институт я потом все-таки закончила, невзирая на мужнино неудовольствие, — вот вам, кстати, пример борьбы. А потом снова сидела дома. Во-первых, потому, что Митька много болел и его нельзя было отдавать ни в какие сады, а во вторых — из-за предсказанной профнепригодности. Не меня, а собственно профессии. Хотя училась я хорошо, диплом сделала интересный, и можно было даже в аспирантуру подавать. Но Валька опять сказал, что ребёнок важнее всего, раннее византийское искусство (моя дипломная тема) среди рассвета перестройки все видали в гробу, и чтоб я не валяла дурака. Жизнь, как говорится, коротка. И хотя искусство вечно, в схватке всегда побеждает жизнь. Тем более, что денег, как я уже говорила, нам хватало.