Книга Скрипка - Энн Райс

А чье это на ней платье? Темно-красное. У нееникогда такого не было. Платье тетушки Элвии. А ведь ей не нравилась тетушкаЭлвия. «Элвия сказала, что ничего не смогла найти в шкафу. У твоей матери быликакие-то вещи. Как же иначе? Неужели у нее не было вещей?»

Инструмент казался совершенно невесомым, еготак легко было удерживать на месте, извлекая поток звуков, знакомыхобволакивающих звуков – тех самых, что подхватывали мужчины и женщины с гор итанцевали под них в детстве, еще до того, как научились читать и писать, авозможно, и говорить. Я слилась со скрипкой, а она со мной.

Платье тетушки Элвии… Воспоминание, вызывающееотвращение, не слишком сильное, но все же незабываемое, – последнийотвратительный штрих, горькое свидетельство невнимания.

Почему я не накупила ей платьев, почему невымыла ее, не помогла ей, не поставила ее на ноги? Что со мной было не так?Одним неразделимым, целостным потоком музыка несла с собой обвинение инаказание.

«А разве у нее были вещи?» – холодно спросилая у отца. Черная шелковая комбинация была – я помнила. Летними ночами матьсидела в ней под лампой, с сигаретой в руке. Вещи? Пальто, старое пальто.

Господи, как я допустила, что она так умерла?Мне ведь было четырнадцать. Достаточно взрослая, чтобы помочь ей, любить ее,вернуть ее к жизни.

Пусть себе слова тают. Это особый талант:позволить словам растаять. Пусть великий звук расскажет всю историю.

– Отдай скрипку! – вскричалСтефан. – Иначе, предупреждаю, я заберу тебя с собой.

Я остановилась в изумлении.

– Что ты сказал?

Он молчал.

Я начала напевать, по-прежнему легко удерживаяскрипку между плечом и подбородком.

– Куда? – мечтательно спросилая. – Куда ты меня заберешь?

Я не стала дожидаться ответа.

Я заиграла тихую песню, не нуждавшуюся ни вкаких сознательных стимулах, – просто сладостные короткие ноты, следовавшиеодна за другой с легкостью, словно поцелуи, когда мы приникаем губами к ручкам,щечкам, горлышку младенца Я словно держала маленькую Фей на руках и целовалаее, целовала, целовала… Боже мой, мама, смотри: Фей проскользнула сквозь рейкисвоего манежа! Она снова у меня на руках. Но ведь это Лили! Или Катринка,сидевшая в темном доме одна с маленькой Фей, когда я вернулась из школы. Рвотана полу.

Что с нами стало?

Куда девалась Фей?

– Мне кажется… Наверное, тебе следуетначать наводить справки, – сказал когда-то Карл. – Уже два года, кактвоя сестра исчезла. Думаю… Боюсь, она не вернется.

– Вернется.

Вернется! Вернется! Вернется!!!

Именно эти слова произнес врач, когда Лилинеподвижно застыла под кислородной маской:

– Она не вернется.

Пусть об этом кричит музыка, пусть она откроетпуть безысходному горю, придав ему новую форму.

Я открыла глаза, продолжая играть и глядявокруг – на все, что было в этом странном сияющем и чудесном мире. Я неназывала вещи, которые видела, а просто рассматривала их очертания в свете,струившемся из окон. Трюмо из моей жизни с Карлом, а на нем портрет Льва и егокрасивого сына, высокого старшего мальчика со светлой шевелюрой, как у Льва иЧелси, того самого, которого назвали Кристофером.

На меня набросился Стефан.

Он схватил скрипку, но я держала ее крепко.

– Она сейчас сломается! – сказала яи рывком высвободила инструмент. Твердая, легкая, ощутимая вещь, полная жизни,словно оболочка сверчка, прежде чем она от него отделится. Скрипку можно былораздавить быстрее, чем стекло.

Я попятилась к окнам.

– Я сейчас ее разобью – и тогда комубудет хуже?

Он обезумел.

– Ты не знаешь, что такое призрак, –сказал он. – Ты не знаешь, что такое смерть. И ты что-то бормочешь осмерти, словно это колыбелька. А смерть – это вонь, ненависть и распад. Твоймуж, Карл, превратился в прах. В прах! А твоя дочь? Ее тело разбухло от газови…

– Нет, – возразила я. – Скрипкау меня, и я умею на ней играть.

Он пошел на меня, весь подобравшись, накакую-то секунду его лицо смягчилось от удивления. Темные гладкие брови вовсене хмурились, а глаза с длинными темными ресницами неподвижно уставились мне влицо.

– Предупреждаю, – сказал он глухимсуровым голосом, хотя до сих пор его взгляд не был таким открытым и полнымболи. – Ты завладела вещью, которая досталась тебе от мертвых. Тызавладела вещью, которая родом из моего царства, отнюдь не из твоего, и еслисейчас ты ее не вернешь, то я заберу тебя с собой. Я заберу тебя в свой мир, всвои воспоминания, в свою боль – и тогда ты узнаешь, что такое страдания, ты,несчастная дуреха, ты, никчемная тварь, воровка, жадное мрачное, отчаявшеесясущество; ты больно ранила тех, кого любила, ты позволила умереть Лили. Тыпричинила ей боль. Вспомни ее бедро, ее лицо, когда она взглянула на тебя снизувверх. Ты была пьяна, а взялась укладывать ее на кроватку, и тогда она…

– Заберешь меня в царство мертвых? И этоне ад?

Личико Лили… Я слишком грубо опустила ее вкроватку; от лекарств все ее косточки стали хрупкими. В спешке я причинила ейболь, а она просто посмотрела на меня снизу вверх, безволосая, больная,испуганная, – крошечное пламя свечи, а не ребенок, прекрасная в болезни издравии. А я действительно напилась, Господи, из-за этого гореть мне в адувечно, всегда, ибо я сама стану раздувать огонь собственных вечных мук. Я сшумом втянула воздух. Я не делала этого! Не делала!

– Нет, делала! В тот вечер ты была с нейгруба, ты толкнула ее, напившись. И это ты! Ты, которая клялась, что никогда непозволишь ребенку пережить то, что по вине пьяной матери довелось выстрадатьтебе самой…

Я подняла скрипку и ударила смычком по струнеля, которая пронзительно вскрикнула, – высокая струна, металлическаяструна. Возможно, любая песня – это всего лишь вид крика, причесанный вопль;когда скрипка берет верхнюю магическую ноту, она может быть резкой, как сирена.

Он не сумел меня остановить, ему просто нехватило сил; рука затрепетала поверх моей, но он ничего не сделал. Вот видишь,призрак, фантом, скрипка оказалась сильнее тебя самого!

– Ты разорвала завесу, – выругалсяон. – Предупреждаю. То, что ты держишь в руках, принадлежит мне, и этавещь, и я сам – мы оба из другого мира, как тебе известно. Одно дело понимать,и совсем другое – отправиться со мной.