Книга Воспоминания Понтия Пилата - Анна Берне

Но может быть, это бред больного воображения, и Галилеянин сам не знал никаких ответов? Солнце будет вставать и садиться; мужчины и женщины будут рождаться и любить друг друга, порождая других мужчин и женщин, которые, прежде чем умереть, будут вечно ткать то же полотно надежд, мечтаний, несчастий и страданий. И ничто никогда не сможет изменить этот ход вещей.

Прокула сохранила альбом, в который она записывала слова Галилеянина. Я не осмеливался попросить его у нее, хотя часто заставал ее погруженной в чтение со странной лучезарной улыбкой на губах, такой, с какой она когда-то смотрела на меня… Я хотел, чтобы она сама предложила мне его почитать, но она не слышала моей молчаливой мольбы. Нелепая мужская гордость, представления о римской мужественности не позволяли мне прийти к жене, упасть на колени и плакать, умоляя ее объяснить мне то, что я никак не мог понять. Впрочем, я и не считал себя достойным даже малейшего объяснения.

— Что есть истина?

Мой неразрешимый вопрос обречен остаться без ответа. Я знал, что это наказание, которое заслужил, и не пытался от него скрыться.

* * *

Курьеры регулярно останавливались во Вьенне. Все они приносили из Рима невероятные новости, рассказы о бедствиях и преступлениях.

Кай Кесарь впал в безумие. Расторгнув брак со своей супругой, он по примеру египетских фараонов сделал своей женой одну из сестер, Друзиллу, и, облачив ее в пурпур, взял Империю в свидетели своего кровосмесительства.

Он презирал Сенат, забывая, что ни божественный Август, ни божественный Тиберий не упускали случая почтить его. Не вызвав со стороны сенаторов и слова осуждения, он вытянул у них согласие на ужасное оскорбление: консульский титул для любимого коня, Инцитата, который в сотый раз добился победы на бегах в Большом цирке…

Рим погряз во всяких мерзостях. Гонения следовали за гонениями, за одной насильственной смертью шла другая. В ужасающей атмосфере, в которой каждый день приносил известие о новой смерти, подстроенной Калигулой, по Городу пронесся слух — никого не удививший, — что я добровольно разорвал Нить моих дней, так как не выдержал участи изгнанника.

Не знаю, кто распространял этот слух, но, кажется, он спас мне жизнь. Разум Кая, который никогда не был ни великим, ни сильным, померк. Официального сообщения о моей мнимой кончине было достаточно, чтобы удовлетворить чувство ненависти, которое он ко мне питал и которое все его не отпускало. Не в состоянии уже размышлять, он легко поверил, что меня больше нет, не попытавшись даже выяснить достоверность этого слуха, ведь скромную пенсию, которую Республика выделяет для изгнанников, мне продолжали исправно высылать.

В это же самое время несчастья обрушились на моего старого врага Ирода. Воодушевленный тем, что с участием Вителлия ему легко удалось добиться моей опалы, и не ведая, что Кай менее восприимчив к своим придворным льстецам, чем божественный Тиберий, Антипа вообразил, что стал другом Кесаря, рассчитывая на новые почести и усиление своего влияния. Случилось так, что один из племянников Ирода, молодой Агриппа, ровесник Калигулы, сблизился с ним. Он так успешно угодничал перед Каем, так основательно настроил его против Антипы, что добился отставки дяди и ссылки в Аквитанию, после чего сам занял его место тетрарха Галилеи.

Ирод, а вместе с ним состарившаяся и утратившая былую красоту Иродиада, а также ее дочь Саломея, давно утратившая свежесть и привлекательность, оказались в том же положении, что и я.

Это произошло той страшной зимой, когда выпало небывало много снега, рощи оливковых и миндальных деревьев замерзли и птицы, на лету каменея, падали с неба.

Зима подходила к концу, когда Ирод и его семья по дороге к роскошной вилле на границе Гаронны прибыли в Лугдун. Покидая город, они, желая сократить себе путь, поехали в объезд через Рону. Первые повозки пересекли реку благополучно, но их тяжесть проломила лед, истонченный приближавшейся весной. Пятой повозке, с Саломеей, не суждено было достичь противоположного берега: лед проломился, и воды Роны навсегда поглотили всех, кто там был.

Не исключено, что этот несчастный случай и та связь, которая существовала между именем Ирода и моим, спасли меня. Ибо спустя несколько недель Кай, в свою очередь, приехал в Лугдун. Если бы он не считал меня уже мертвым, разве он отказался бы от удовольствия казнить меня? Его больной рассудок забыл обо мне, и ни у кого не хватило жестокости напомнить ему о моем существовании. Сумасбродства, которые он совершал на протяжении своего пребывания здесь, вскоре настроили всех против него, ибо он был способен на самые жуткие преступления. Ни во Вьенне, ни в Лугдуне никто не додумался сообщить ему, что Кай Понтий Пилат, которого он считал умершим, жив и находится в одном конном переходе от Лугдуна, на другом берегу Роны. Я же не знал об этом и все ждал гонца, который должен был привезти мне мой смертный приговор.

И все же я смертельно побледнел в то утро, вскоре после отбытия Кая в Рим, когда увидел, как гонец сворачивает с дороги и спешивается перед моим домом. Разве мог я угадать, какую весть он привез на самом деле? Мне удалось сохранить перед прибывшим невозмутимый вид и даже сломать императорскую печать недрогнувшими руками. Я был уверен, что знаю содержание письма, и испытывал чуть ли не любопытство, как Кай Кесарь составил приказ и каким поводом воспользовался, чтобы обосновать мой смертный приговор. Но оказалось, что я ошибся.

Вот что я прочел:

От Тиберия Клавдия Нерона

его дорогому Каю Понтию Пилату привет!

Несомненно, что, пребывая в таком отдалении, хотя и вблизи нашего любимого града Лугдуна, столице Трех Галлий, ты еще не знаешь о событиях в Риме. Знай, что они изменили судьбу Города и мира, а равным образом и нашу.

Начну с того, что сообщу тебе, не опасаясь, что новость погрузит тебя в большую печаль: Кай Кесарь Август скоропостижно отправился соединиться с богами. Рим начинал уставать от египетских ритуалов и возведения лошадей в консульское достоинство, а также от того, что его граждан стали приговаривать к смерти на потеху помешанному. Ты должен был знать, даже во Вьенне, что Кай Кесарь любил сетовать на то, что, будь у народа одна голова, ее было бы легче отрубить. Сенат и римский народ не могли долго терпеть подобные шутки.

Итак, Кай мертв, и он не оставил наследника. Но Рим не пожелал, чтобы род божественных Юлиев и Клавдиев прекратил претворять его судьбу. Сенат пожаловал пурпурные одежды мне.

Ты не улыбаешься, дорогой Кай Понтий? Я знаю, ты не улыбаешься. Даже тогда, когда весь Город посмеивался над твоим кузеном Клавдием из-за его заикания и тиков, ты не смеялся. За много лет до того, как ты стая супругом нашей дорогой Клавдии Прокулы, когда ты был еще ребенком, ты порой сопровождал своего отца или бабушку во время их визитов в Палатин. И, единственный из мальчишек нашего возраста, не избегал меня. Мне вспоминается день, когда Августа развлекалась тем, что публично выставляла меня на посмешище, а ты проскользнул ко мне, взял меня за руку и пожал ее, чтобы меня ободрить. Ты никогда не верил, что я был дураком и простофилей, которого должны стыдиться братья и родители. Видишь ли, Пилат, порой необходимо надевать на себя необычные маски, чтобы, как любил говаривать божественный Август, играть комедию жизни. Разве без подобной предосторожности мне удалось бы избежать ненависти Элия Сеяна, Калигулы и других? Имел ли бы я право на жизнь, если бы они хоть на мгновение могли предположить, что я не был дегенератом, каким прикидывался?