Книга Слеза ангела - Татьяна Корсакова

Это казалось необычным, интриговало и выбивалось из привычного расклада вещей. Он пригласил меня к себе – единственный предсказуемый момент. Я была особенной, мимо меня не мог пройти ни один мужчина. Не прошел и этот француз…

Его люкс разительно отличался от тех номеров, в которых мне доводилось работать. Не было сырых простыней, дешевого пойла и мерзкого запаха порока. На столе стояли живые цветы, французское шампанское в серебряном ведерке, клубника со сливками – тогда я впервые попробовала клубнику со сливками. Тревожно мерцали медленно оплывающие свечи.

Он смотрел на меня так, как не смотрел раньше ни один мужчина. Я забыла цвет его глаз, но так и не смогла забыть, как он на меня смотрел, точно душу наизнанку выворачивал. И я решилась…

Он стал моим первым мужчиной. Смешно, я – прожженная бестия, клофелинщица и аферистка – умудрялась сохранять невинность в этом чертовом городе. Я зарабатывала умом и сноровкой, но никак не собственным телом. Хотя, надо думать, телом было бы безопаснее…

Он удивился – я точно это помню. Помню, как расширились его зрачки, как напряглась спина, а на влажный лоб упала длинная прядь волос. Но удивление длилось недолго, он принял мой дар как данность, тут он ничем не отличался от остальных мужиков. Нет, кое-чем отличался – он был щедрее.

До сих пор не могу забыть хруст пяти стодолларовых купюр, которые он положил на столик рядом с бутылкой шампанского. Помню, как что-то больно царапнуло кожу, когда мужчина хозяйским жестом погладил меня по щеке. Его равнодушное «мерси». Это «мерси» меня и добило. Не деньги, а лощеная аристократическая вежливость, не позволяющая говорить шлюхе, что она шлюха, но позволяющая предлагать ей деньги за ночь любви. С этого момента он перестал быть для меня мужчиной, а стал клиентом, очередной жертвой.

Дальше все произошло, как обычно: милая улыбка, трепетный взмах ресниц, и клофелин в бокале французского шампанского. А еще липкий страх, что он догадается. Не догадался, позволил превратить себя в беспомощную жертву.

Я забрала все, что показалось мне ценным: деньги, золотые запонки, прихватила даже флакон духов, тех самых, французских. На прощание я его поцеловала. Маленькая блажь оскорбленной женщины – прощальный поцелуй.

Я уже хотела уходить, когда увидела это – старинный перстень, крупный полупрозрачный камень в неброской, мне показалось, железной оправе. Может, самая обыкновенная дешевка, память о любимом дедушке, а может, что-то стоящее. Я плохо разбиралась в камнях, но точно знала, что этот камень мне нужен…

…Все люди совершают ошибки. Моя ошибка оказалась роковой. Я поняла это, когда убили Эльку, мою единственную подружку. Элька лежала посреди комнаты и казалась большой фарфоровой куклой – такой белой была ее кожа. Я так и не поняла, что ее убило, но точно знала, что это убийство и что связано оно со мной. Это произошло из-за перстня, который я, жадная идиотка, теперь носила, не снимая.

Я убралась из города в тот же день, месяц отсиживалась в Выборге, в дешевой съемной халупе. Мне понадобился месяц, чтобы понять, что с перстнем я не расстанусь ни за что на свете, пусть из-за него убьют хоть десять Элек, что отныне я его хозяйка и его рабыня. Была и еще одна новость – забеременеть можно от разового случайного секса. Я решила, что это плата за перстень, и не стала делать аборт…

…Отец меня осудил, но позволил вернуться. Я была его единственным ребенком, он не мог поступить иначе. Он же не знал, что девочка изменилась…

…Они пожирали меня, высасывали все соки: камень, который с каждым днем становился все ярче, все живее, и существо, которое росло в моем животе. Камень я боготворила, а существо ненавидела. Когда оно родилось, ничего не изменилось. Нет, стало только хуже. Это была девочка, уродливая, непохожая ни на меня, ни на своего отца. Орущая дни напролет кукла с кроличьими глазами, прозрачной кожей и белыми волосами. Я отказалась кормить ее грудью, я вообще отказалась брать ее на руки. Если бы не отец, я бы оставила ее в роддоме. Но он настоял, и мне приходилось делать вид, что я нормальная мать. Пеленки, распашонки, молочные смеси… Как же я ненавидела ее! С каждым днем все сильнее. Я даже знала причину своей ненависти – ревность. Камень любил этого белобрысого заморыша больше, чем меня. Я чувствовала его любовь кожей, видела, как камень наливается жизнью и воркует, как только я приближаюсь к дочери. Честное слово, он пел ей колыбельные. Он пел, а мое бедное тело корчилось в судорогах.

Говорят, есть вещи, которые сами выбирают себе хозяина. Теперь я верю, что это правда. Камень сделал свой выбор и сейчас методично избавлялся от меня – случайной владелицы. Я противилась этому как могла. Я все еще надеялась и даже решилась на убийство…

Я стояла над детской кроваткой с подушкой в руках. Прижать подушку, досчитать до ста – это будет легко…

Камень мне не позволил.

Теперь я знаю – его нельзя украсть или отобрать силой. Он обязательно отомстит. Он уже придумал наказание за ослушание…

Мне не страшно. Наоборот, без перстня с каждой минутой становится все легче. Смерть – это освобождение, я хочу умереть. Осталось только решить как…»

Рене де Берни. Прованс. Зима 1100 г.

– Значит, все-таки вернулся, – Гуго недобро улыбается и салютует мне кубком. В кубке плещется вовсе не вино, я это точно знаю. – А у нас здесь, как видишь, перемены, – его костлявая лапа по-хозяйски ложится на плечо Клер.

Клер вздрагивает, смотрит на меня с обреченностью приговоренного к смертной казни. Она изменилась, моя маленькая девочка: со щечек исчез румянец, теперь они бледные и запавшие, в некогда васильковых глазах тусклым пламенем горит какое-то незнакомое, мутное чувство, губы скорбно поджаты, роскошные волосы убраны под строгий чепец, а тонкие руки беспомощными птицами лежат на огромном животе.

– Видишь, – Гуго ловит мой взгляд, – ждем первенца. Два года господь детей не давал. Я уже было начал волноваться, а потом заметил, что уж больно часто моя дражайшая супруга наведывается в Лисий лес к старой ведьме.

От этих слов Клер съеживается, а я вижу, как похожие на орлиные когти пальцы Гуго впиваются в ее худенькое плечо. В моей душе закипает ярость, та, что позволила мне выжить сначала у стен Антиохии, а потом еще в доброй сотне стычек.

– От бремени избавлялась, – свободной рукой Гуго сжимает подбородок Клер и всматривается в ее безучастное лицо, – думала, я не узнаю, хотела лишить меня наследника.

Его когти оставляют на нежной коже красные следы. Чтобы не убить брата на месте, прячу руки под стол, нервно верчу на пальце перстень. Перстень нагревается, я чувствую, как мечется моя жизнь, заключенная в камне.

– Но Гуго не проведешь, посадил ее под замок, и вот, гляди-ка – случилось чудо, моя бесплодная женушка понесла, – рука-лапа с плеча Клер спускается на ее живот.