Книга Слеза ангела - Татьяна Корсакова

Я уже знаю, что убью этого зверя. Двоим нам не ужиться, а уезжать из замка я не собираюсь.

– А ты изменился, Рене, – Гуго понимающе улыбается, – стал настоящим воином в этой своей Палестине. Я даже начинаю тебе завидовать. Небось золота награбил немерено. Хватит, чтобы купить новый замок?

Золота хватит, но я предпочитаю промолчать, смотрю только на Клер, пытаясь поймать ее ускользающий взгляд, ободрить, дать понять, что больше никогда ее не оставлю.

– Жаль, что отец тебя не дождался, – Гуго впивается острыми зубами в сочащуюся жиром свиную ляжку.

– От чего он умер?

– От чего? От того же, от чего умрем все мы, – брат хмурится и тянется за кубком. – Отец умер от жажды. Не захотел последовать моему совету, слушал этого дурака аббата Алануса, верил в вечное спасение – вот и прибрал Господь его грешную душу.

Он делает жадный глоток и нарочно не стирает с губ густую, точно молодой мед, кровь. Клер бледнеет еще сильнее и пытается отстраниться. Луи, прислуживающий нам за столом, торопливо крестится, бормочет что-то себе под нос.

– Мне кажется, твоей супруге, – слова даются с трудом, язык не поворачивается назвать Клер его супругой, – не интересен наш разговор. Уже поздно, пусть она идет спать.

– Ты прав, брат, брюхатым бабам нужно побольше отдыхать, – Гуго участливо улыбается, а в глазах его плещется безумие, цветом похожее на кровь в его бокале. – Можешь идти, жена, – он убирает руку с живота Клер, и та, ни на кого не глядя, неуклюже выбирается из-за стола.

«Я убью тебя, Гуго де Берни, – мысленно обещаю я брату. – Видит Бог, я тебя убью…»

Комната стылая и сырая, огонь в камине не справляется с холодом, гобелены на стенах колышутся от сквозняков, рука, сжимающая под одеялом меч, ледяная. Я давно привык спать с оружием, еще со времен Антиохии.

Гуго придет, я кожей ощущаю его ненависть и его нетерпение, помню жадный взгляд, направленный на перстень. Брат такой же, как я, он чувствует исходящую от камня силу и непременно захочет его отнять. Он придет, я знаю и жду…

Когда дверь бесшумно отворяется, огонь в камине уже едва горит. Сквозь ресницы наблюдаю за приближающейся тенью. Ноздри ловят горько-соленый запах крови, рот наполняется слюной и такой же соленой горечью – это зверь, дремлющий во мне, рвется наружу. Перстень недовольно ворчит, и наваждение исчезает. Тень соскальзывает со стены, приближается, запах становится невыносимым.

Пора!

Клинок с привычной легкостью входит в человеческую плоть. Нажимаю на рукоять сильнее, открываю глаза. Лицо Гуго совсем близко, в бесцветном взгляде – детское удивление, крапленную болезнью кожу заливает смертельная бледность, кинжал со звоном падает на каменные плиты.

– Ублюдок…

Не хочу слышать, отталкиваю от себя умирающее тело, набрасываю на плечи плащ, выхожу на замковую стену.

Над головой звезды: колючие, чужие. Камень пьет их холодный свет, а я чувствую его бесконечную, веками копившуюся усталость. Камень – хозяин и пленник, он мечтает о свободе так же сильно, как мы, человечки, мечтаем о бессмертии…

Повинуясь порыву, снимаю перстень с пальца. Размахнуться со всей силы, швырнуть камень в черноту, освободить…

Не могу. Я слишком слаб, чтобы стать освободителем, хотя точно знаю, что рано или поздно час расплаты наступит. За чудеса нужно платить…

Сабурин

Что-то его беспокоило. Сабурин еще не до конца разобрался, что именно, но отчетливо понимал, что беспокойство связано с Белоснежкой. Может, это оттого, что первый раз в жизни он пренебрег собственными же правилами, вступив в связь с клиенткой. Так ведь, чего греха таить, он с самого первого дня не мог относиться к Белоснежке как к клиентке, с привычной профессиональной отстраненностью. Минувшая ночь – лучшее тому подтверждение. Сам того не ведая, он давно уже все решил. В том смысле, что будет помогать ей просто так, бескорыстно, что пойдет до конца, чтобы разобраться во всей этой чертовщине и защитить Белоснежку от любой нечисти. Вот именно – защитить. Раньше ему никогда и никого не хотелось защищать. Ну разве что Арсения. С Арсением все ясно, он друг, человек сложный, обидчивый, но понятный. А Белоснежка для него до сих пор, даже после минувшей ночи, терра инкогнита.

Терра инкогнита смотрела прямо перед собой, сжимая в пальцах пожелтевшую от времени фотографию. На фотографии – очень красивая молодая женщина курит тонкую сигаретку и улыбается кому-то за кадром. Скорее всего, это и есть Белоснежкина мама. А они чем-то похожи. Кажется, в деталях больше отличий, чем сходства, но общее впечатление… В обеих какая-то загадка и надлом. Пожалуй, в женщине на фото надлом этот чуть более заметен, хотя сколько ей тут – лет двадцать пять? Разве это возраст для такого вот физически ощутимого отчаяния? И Белоснежка молчит, за всю дорогу ни единого словечка.

– Нашла что-нибудь интересное?

– Что? – Она встрепенулась, оторвала взгляд от дороги, посмотрела на Сабурина. В прозрачных глазах больше не было снежинок, в них бушевала настоящая буря, кружились снежные смерчи.

Сабурин поежился.

– Я спрашиваю, удалось ли тебе найти что-нибудь важное?

– Ничего, – она спрятала фотографию в сундучок и захлопнула крышку. – Прочла дневник мамы, но там нет ни слова о Слезе ангела.

– На фотографии она?

– Она.

– Красивая.

– Да, красивая, – голос Белоснежки неожиданно дрогнул. Сабурину на мгновение показалось, что она сейчас расплачется.

Не расплакалась, наоборот, улыбнулась. Сильная девочка, умеет держать удар. Ничего, они что-нибудь придумают, у них еще есть время.

– Белоснежка, – он коснулся выбившейся из-под кепки прядки волос.

– Да? – Смерчи исчезли из ее глаз, но и снежинок там больше не было. Только непривычная, пугающая пустота.

– Мы с этим разберемся. Ты, главное, не бойся.

– Я не боюсь. Следи за дорогой, пожалуйста.

Обратный путь занял едва ли не в два раза меньше времени. Вот и верь после этого дорожным картам. Сабурин вел машину, изредка посматривая на дремлющую Белоснежку, и пытался выстроить план дальнейших действий. План все никак не выстраивался. В голову лезли воспоминания: кукование неугомонной механической птицы, белое тонкое тело, в лунном свете кажущееся полупрозрачным, собственное нетерпение, дыхание – одно на двоих… Черт, он становится романтиком, а излишняя сентиментальность вредит работе. Как там в песне? «Первым делом, первым делом самолеты! Ну а девушки, а девушки потом…» Если оставить за скобками безусловно приятную романтическую составляющую прошлого дня, то можно с чистой совестью сказать, что в плане получения информации половину отведенного князем времени они благополучно профукали. И, если довериться профессиональной интуиции, то начинать надо не с поиска камешка, а со сбора информации.