Книга Страх и его слуга - Мирьяна Новакович

Я решил попробовать выманить блондина наружу, придушить его и лечь спать. Вук Исакович или проспал бы свое время заступать на стражу, или проснулся бы вовремя, но что бы он увидел? Двух графов, задушенных ночью в краю, кишащем вампирами. И меня, спящего как ягненок. Это был хороший план.

Я прокрался в лачугу. И тут мой план натолкнулся на первое препятствие. Темнота была такой, что я не только не смог бы их отличить друг от друга, но я их вообще не видел. Хотя на небе ярко сияла луна, внутри была тьма тьмущая. Я попробовал вспомнить, как они легли накануне. Мне казалось, что блондин расположился ближе к двери. Я пнул его, предварительно прикрыв его рот ладонью. Он проснулся, готовый к бою, но я не дал ему развернуться, прошептав:

— За дверью вампиры.

Он вздрогнул, я почувствовал это, и вскочил на ноги. Мы вместе вышли. Только тут я понял, что дал маху. Это был Вук Исакович.

На миг я смутился, но быстро сообразил, как исправить дело. Исакович, стоило ему увидеть лежащего на земле рыжего, схватился за свою золлингенскую саблю. Я же вернулся в лачугу, чтобы разбудить графа-блондина, а, когда выводил его наружу, шепнул:

— Исакович превратился в вампира и убил рыжеволосого. Вон он, стоит над ним и собирается пить его кровь.

Блондин долго раздумывать не стал. Тут же выхватил меч и бросился на серба. К счастью, Исакович даже не пикнул. Умер храбро, что да, то да.

Я сказал блондину:

— Не беспокойся, ты пронзил ему сердце. Это имеет такую же силу, что и кол из боярышника.

И тут же задумался. Если я сейчас убью и блондина, то покажется подозрительным, что вампиры прикончили их троих, а я один остался живым. Было бы гораздо лучше, если бы убили весь караул. Но как это устроить, когда каждый из нас остался без пары, я после первого дежурства, блондин во время второго?

Все было бы в порядке, если бы я убил блондина, а рыжий остался жив. Тут мой взгляд упал на рыжий парик, валявшийся на земле. Потом я посмотрел на светлый парик на голове блондина. И опять на рыжий. А потом снова на светлый.

— Слушай, — сказал я, — никто не поверит, что Исакович стал вампиром и убил рыжего. От нас потребуют доказательств. Сам знаешь герцогиню.

Он только кивал головой. И выглядел сильно напуганным.

— Но могут поверить, что их обоих убили вампиры.

Тут я и сам кивнул головой, подумал, что если слова его не убедят, то, может быть, покажутся убедительными знакомые и естественные жесты.

И он снова кивнул.

— Второе дежурство было твоим и Исаковича, так? Все было бы проще, если бы вместе дежурили они оба, — и я показал на тела.

— Но это же не так, — воспротивился он. Хороший знак, сопротивление всегда идет рука об руку с работой мысли. Причем всегда ошибочной, а именно это и было мне нужно.

— А если вам поменяться париками, тебе взять рыжий, а покойнику оставить твой, светлый, то получится, что граф-блондин и Вук Исакович вместе стали жертвами вампира во время дежурства.

— Но нельзя стать другими людьми, просто обменявшись париками…

— О, поверь мне, можно. Никто не знает, как вас зовут, и различают вас только по цвету париков.

— А мой меч?

— Твой меч мы вытаскиваем, — я вытащил меч из тела Исаковича, — и заменяем на золлингенский, то есть на меч самого Вука. Так даже могут подумать, что, столкнувшись с вампирами, он выбрал самоубийство и вечное проклятие, только бы не превратиться в вампира.

Потом я поднял с земли рыжий парик и протянул его графу-блондину, который с этого момент таковым быть перестал. Светлый парик я надел на голову рыжего графа, который уже мертвым изменил личность. Потом сказал рыжему, чтобы он отправлялся назад, в лачугу, а я один постою на часах. И пообещал себе, что в ближайшие дни при первой же возможности устраню его.

2.

Это был не настоящий вход, а обрушение в стене бокового ответвления, которое позже присоединялось к основному руслу водопровода. А так как отверстие было довольно велико, туда проникало достаточно света, чтобы мы смогли рассмотреть, как выглядит канал. Потом, когда над нашими головам сомкнется полукруглый кирпичный свод, мы ничего не увидим. Воцарится тьма, и придется идти на ощупь.

Но сейчас мы увидели следующее: канал проходил под сводом, соединяющим стены из красного римского кирпича, оштукатуренного и побеленного. Под ногами, по середине этого тоннеля, тянулось углубление, а в нем труба квадратного сечения, по которой текла вода. Мне казалось, что здесь, давая нам проход, приоткрылся рот какого-то огромного существа. Мы через красную пещеру, полную белых зубов, шли по длинному узкому языку, ведущему к центру. Иногда то язык ударял нами по нёбу, производя твердые звуки, то сквозняк производил на свет гласные, по штукатурке шуршали шипящие, из трещин мурлыкало мммммммм и нннннннн. А мы продвигались к центру, туда, откуда долетали звуки, туда, где заканчивалось течение. Язык вел нас в город.

Было влажно и скользко. Идти приходилось согнувшись, а вскоре мы убедились, что в некоторых местах легче продвигаться ползком, чем шагать. Но далеко не уползешь.

Долго ли продолжалось наше пребывание там? Долго. Когда ползешь во тьме, время словно исчезает. Остается воспоминание, что оно существовало до того, как ты вошел сюда. После этого все — один час, одна неделя, один год — едино, время осталось где-то в прошлом, там сменялись день и ночь, была суббота, был обед, был маскарад, были события, следовавшие одно за другим.

Я ползла первой, с начала и до конца пути, ведь я первой вошла в тоннель, а поменяться местами в той тесноте было бы очень трудно. За мной был Новак, потом рыжеволосый граф, последним фон Хаусбург.

Ничего особенного не происходило, мы то шли, то ползли, то снова распрямлялись, когда позволяла высота свода, то падали на колени… спина болела неимоверно.

Паломники мне как-то рассказывали, что в Вифлееме есть церковь Рождества Христова. Говорят, что византийская императрица Елена приказала сделать ее входные двери очень высокими. Напавшие на Вифлеем персы через высокие двери въехали в церковь верхом. Но, в отличие от других христианских святынь, не разграбили ее, потому что над входом была фреска, изображавшая трех мудрецов в персидских одеждах. Они их узнали и не захотели уничтожать самих себя. Когда во время крестовых походов туда вернулись христиане, они переделали дверь, сделав ее такой низкой, что теперь верхом туда было не въехать. Позже это не помешало туркам ворваться в церковь, размахивая ятаганами. Но мать есть у каждого, и каждый радуется рождению ребенка. И турки оставили церковь Богоматери. А дверь переделали, она стала еще меньше. Вот и канал мне казался длинным проходом, дверью, ведущей в церковь. И хотим мы того или нет, нам приходится склониться. И на протяжении всего пути быть смиренными.

А что думаете об этом вы, родственник? Требуется ли от нас смирение?

Ах да, вопросы задаете вы, я только отвечаю.