Книга Мера моря. Пассажи памяти - Ильма Ракуза
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Брест – пограничный город, Брест – это место, где начинается Молох Советский Союз и огромная советская железнодорожная сеть. Едва мы прибываем, снаружи раздаются свистки, крики, собачий лай. Солдаты патрулируют платформы, солдаты штурмуют вагоны. Выкрики команд, паспортный и таможенный контроль, отработанные методы устрашения. Воздух можно резать ножом. Все прогибается. Это длится маленькую вечность. Некоторые пассажиры выходят, с тяжелым грузом сумок и чемоданов. Что дальше? Внезапно часть состава выкатывается из здания вокзала и останавливается. Вагоны нужно переставить на новую, советскую ширину колеи. Вагоны приподнимают, начинается стук, грохот и лязг, безумная операция, доказательство, что с этого момента действуют другие законы. Страхи моих детских люблянских ночей возникают вновь: зловещий гул формирующихся составов. Запертая в железных сотах, в строго охраняемой, просвечиваемой фонарями нейтральной зоне, я снова испытываю страх, что меня отправят куда-то, бог знает куда. Дыхание замирает. Я думаю: цезура, и не могу думать дальше.
Еще раз вокзал с солдатами и овчарками, с новыми, угрюмого вида пассажирами, но все как будто плывет. Темнота меня не отпускает. Мы едем в темную белорусскую ночь. Ни луны, ни светлых берез. Едем. Прямиком на восток.
В полусне неясно вырисовался когда-то, где-то МИНСК. Только название, ничего больше.
Утро приносит свет, любопытство и чай. Нет, чай приносит дебелая проводница, на подносе: заварка в стакане и кипяток из самовара. Пожалуйста. Поезд охвачен жизнью, в нетерпеливом ожидании Москвы. В Москву, в Москву, слышу я чеховских трех сестер, тоскующих в далекой Сибири по столице. Я еду с Запада и в Москве у меня всего лишь пересадка.
Ровно в девять мы прибываем на светло-зеленый, украшенный башенками и белым орнаментом «Белорусский вокзал». Конечная станция. Толпы людей, куда хватает глаз. Я оттаскиваю свои чемоданы в камеру хранения, потому что ночной поезд в Ленинград отправляется поздно. У меня впереди солнечный день в Москве, в полном моем распоряжении. У выхода из вокзала я покупаю у бабушки в платочке и фартуке свежие пирожки, с капустой и с мясом, завернутые в бумагу. Рубликами я запаслась в Варшаве.
Москва большая. Без карты города не обойтись, хоть я и люблю бродить наобум. Впечатления смешанные. На тротуарах полно ям и выбоин. Почти все прохожие с авоськами (на всякий случай). Красно-белые транспаранты возвещают нам светлое будущее коммунизма. Фасады домов при этом бурого цвета и мрачные. Странное смешение стилей. Многое выглядит помпезно (сталинский ампир), другое безлико. Поражают помещичьи особняки XIX века, с запущенными садами, и покосившиеся деревянные дома.
И золотые или синие луковицы куполов православных церквушек. Вид у них человечный, хотя большинство из них не дей ствует.
Чем извилистее улицы, обсаженные тенистыми аллеями, тем атмосфера лучше. Широкие проспекты демонстрируют лишь власть. Власть сконцентрирована на Красной площади, где перед мавзолеем Ленина стоит огромная очередь. На другом берегу реки мне нравится больше. В приятном отдалении от Кремля, но, в основном, потому, что этот старый купеческий район очень милый. Здесь можно себе представить, какой была Москва прежде, до того, как стала столицей советской империи. Уютной, деревенской, с обилием монастырей и кабаков. Кафе и ресторанов недостает теперешнему облику улиц. В открытой церкви стоит гроб, батюшка гнусавым голосом отпевает покойника. В тишине.
Из этой тишины я решаю поехать на Ярославский вокзал, откуда отправляются поезда дальнего следования в Хабаровск и Владивосток, по Транссибирской железной дороге. Сажусь в метро, которое в своей помпезности абсолютно не похоже на парижский метрополитен. И вижу множество читающих (книжных магазинов я не видела вовсе).
Здание вокзала большое и забито до отказа. Отсюда едут с большим багажом, обильной провизией, потому что восемь дней (до Тихого океана) это долгое путешествие. Видишь людей в чемоданном настроении: нетерпение, боль разлуки. Они стоят поодиночке и группами, окруженные чемоданами, сумками, мешками, смотрят на информационное табло. Читаю: Омск, Новосибирск, Владивосток. От этих названий меня бросает то в жар, то в холод, охватывает тяга к дальним странствиям и еще сильнее – тоска, словно я эмигрирую из собственной жизни. Опять этот разлад. Как говорится: умри или стань. Порыв двигаться дальше в сочетании со страхом потери. Меня мало носило по свету? А теперь просто хочу проверить, куда еще меня может занести? Или посмотреть на других, как они справляются с отъездом?
Идиотка, говорю я себе, и, как зачарованная, стою перед путями. Хотела исследовать мир, вот и давай. Но эти все, что вокруг тебя, скорее всего, едут домой, просто были в Москве по делам или гостили у родственников. Кто сказал, что они ищут открытий. В дороге они будут играть в шахматы, без конца пить чай и водку, дремать на своих полках, а мир будет проплывать мимо. Вот и все.
Я протираю глаза, покупаю у бабушки мороженое и с наслаждением лижу его, как ребенок. И вдруг я ощущаю себя в безопасности. Воображаемые расстояния съеживаются, вокзал превращается в обычную гостиную, или почти. Ныряя в подземное царство метро, чтобы забрать вещи с Белорусского вокзала, я не чувствую себя чужой, а просто в приятном человеческом окружении.
На Ленинградский вокзал я еду в такси, уже темнеет. Тяжелые чемоданы, тяжелые ноги. Я знаю, что на последнем этапе моего путешествия я буду спать. Я устала как собака.
Быстро нахожу «Красную стрелу», связывающую два самых больших города страны. Еще ночь и я буду у цели. Постель удобна, соседка по купе тихая. На этот раз я еду на север. И когда завтра проснусь, то буду уже там. На месте.
Студенческое общежитие находится в глубине Васильевского острова. Блочный дом в окружении таких же блочных домов. Позади Смоленское кладбище. Я делю комнату с одной русской. Во-первых, комнат на одного нет, во-вторых, иностранцы должны находиться под присмотром. Надя немного старше меня, выросла в Казахстане, сейчас пишет диссертацию по физике. Лицо у нее изрыто оспинами, она молчалива и кажется несчастной. Когда я ухожу утром, она еще спит, когда прихожу вечером – уже спит. Сон для нее, кажется, прибежище и спасение, от чего? Я не спрашиваю, а Надя не говорит. Или она просто притворяется, что спит? Но зачем? Подслушивать у меня нечего. В комнату я проскальзываю на цыпочках, по телефону разговариваю внизу на первом этаже, где стоят три единственных телефонных аппарата на все общежитие. Надя – это загадка, но что такое слежка, она и знать не знает. И все же я запираю пару вещей в чемодан, на всякий случай.
В один из дней она удивляется, что я говорю во сне и к тому же по-русски. Меня это удивляет еще больше. И о чем же я говорила, спрашиваю я с легким беспокойством. Я разобрала только отдельные слова, ничего связного, спокойно отвечает Надя. А мне совестно, что я нарушила ее сон.
Позже я без всякой задней мысли приглашаю ее на концерт. Она с благодарностью соглашается, принаряжается, наслаждается музыкой, даже становится чуть разговорчивей. Словно я раскалываю ее одиночество. Она росла без отца, в бедности, скорее всего, внебрачный военный ребенок. А потом добавились прыщи, близорукость. Любили ее мало. Теперь Ленинград, этот прекраснейший из городов, должен помочь ей. Но не так все просто, если ты родом из степи и до сих пор носишь ее в себе. Да еще эта сонная болезнь.
