Книга Униженные и оскорбленные - Федор Достоевский

– Чего этого! – прервал Алеша, – что тебе так странно? Чтоэто выходит несколько из вашего порядка? Что никто до сих пор не жертвовалмиллиона, а она пожертвует? Это, что ли? Но, что ж, если она не хочет жить начужой счет; потому что жить этими миллионами значит жить на чужой счет (ятолько теперь это узнал). Она хочет быть полезна отечеству и всем и принесть наобщую пользу свою лепту. Про лепту-то еще мы в прописях читали, а как эта лептазапахла миллионом, так уж тут и не то? И на чем держится все это хваленоеблагоразумие, в которое я так верил! Что ты так смотришь на меня, отец? Точноты видишь перед собой шута, дурачка! Ну, что ж что дурачок! Послушала бы ты,Наташа, что говорила об этом Катя: «Не ум главное, а то, что направляет его, –натура, сердце, благородные свойства, развитие». Но главное, на этот счет естьгениальное выражение Безмыгина. Безмыгин – это знакомый Левиньки и Бориньки и,между нами, голова, и действительно гениальная голова! Не далее как вчера онсказал к разговору: дурак, сознавшийся, что он дурак, есть уже не дурак! Каковаправда! Такие изречения у него поминутно. Он сыплет истинами.

– Действительно гениально! – заметил князь.

– Ты все смеешься. Но ведь я от тебя ничего никогда неслыхал такого; и от всего вашего общества тоже никогда не слыхал. У вас,напротив, всё это как-то прячут, всё бы пониже к земле, чтоб все росты, всеносы выходили непременно по каким-то меркам, по каким-то правилам – точно этовозможно! Точно это не в тысячу раз невозможнее, чем то, об чем мы говорим ичто думаем. А еще называют нас утопистами! Послушал бы ты, как они мне вчераговорили...

– Но что же, об чем вы говорите и думаете? Расскажи, Алеша,я до сих пор как-то не понимаю, – сказала Наташа.

– Вообще обо всем, что ведет к прогрессу, к гуманности, клюбви; все это говорится по поводу современных вопросов. Мы говорим огласности, о начинающихся реформах, о любви к человечеству, о современныхдеятелях; мы их разбираем, читаем. Но, главное, мы дали друг другу слово бытьсовершенно между собой откровенными и прямо говорить друг другу все о самихсебе, не стесняясь. Только откровенность, только прямота могут достигнуть цели.Об этом особенно старается Безмыгин. Я рассказал об этом Кате, и она совершенносочувствует Безмыгину. И потому мы все, под руководством Безмыгина, дали себеслово действовать честно и прямо всю жизнь, и что бы ни говорили о нас, как быни судили о нас, – не смущаться ничем, не стыдиться нашей восторженности, нашихувлечений, наших ошибок и идти напрямки. Коли ты хочешь, чтоб тебя уважали,во-первых и главное, уважай сам себя; только этим, только самоуважением тызаставишь и других уважать себя. Это говорит Безмыгин, и Катя совершенно с нимсогласна. Вообще мы теперь уговариваемся в наших убеждениях и положилизаниматься изучением самих себя порознь, а все вместе толковать друг другу другдруга...

– Что за галиматья! – вскричал князь с беспокойством, – икто этот Безмыгин? Нет, это так оставить нельзя...

– Чего нельзя оставить? – подхватил Алеша, – слушай, отец,почему я говорю все это теперь, при тебе? Потому что хочу и надеюсь ввести итебя в наш круг. Я дал уже там и за тебя слово. Ты смеешься, ну, я так и знал,что ты будешь смеяться! Но выслушай! Ты добр, благороден; ты поймешь. Ведь тыне знаешь, ты не видал никогда этих людей, не слыхал их самих. Положим, что тыобо всем этом слышал, все изучил, ты ужасно учен; но самих-то их ты не видал, уних не был, а потому как же ты можешь судить о них верно! Ты тольковоображаешь, что знаешь. Нет, ты побудь у них, послушай их и тогда, – и тогда ядаю слово за тебя, что ты будешь наш! А главное, я хочу употребить всесредства, чтоб спасти тебя от гибели в твоем обществе, к которому ты такприлепился, и от твоих убеждений.

Князь молча и с ядовитейшей насмешкой выслушал эту выходку;злость была в лице его. Наташа следила за ним с нескрываемым отвращением. Онвидел это, но показывал, что не замечает. Но как только Алеша кончил, князьвдруг разразился смехом. Он даже упал на спинку стула, как будто был не в силахсдержать себя. Но смех этот был решительно выделанный. Слишком заметно было,что он смеялся единственно для того, чтоб как можно сильнее обидеть и унизитьсвоего сына. Алеша действительно огорчился; все лицо его изобразилочрезвычайную грусть. Но он терпеливо переждал, когда кончится веселость отца.

– Отец, – начал он грустно, – для чего же ты смеешься надомной? Я шел к тебе прямо и откровенно. Если, по твоему мнению, я говорюглупости, вразуми меня, а не смейся надо мною. Да и над чем смеяться? Над тем,что для меня теперь свято, благородно? Ну, пусть я заблуждаюсь, пусть это всеневерно, ошибочно, пусть я дурачок, как ты несколько раз называл меня; но еслия и заблуждаюсь, то искренно, честно; я не потерял своего благородства. Явосторгаюсь высокими идеями. Пусть они ошибочны, но основание их свято. Я ведьсказал тебе, что ты и все ваши ничего еще не сказали мне такого же, чтонаправило бы меня, увлекло бы за собой. Опровергни их, скажи мне что-нибудьлучше ихнего, и я пойду за тобой, но не смейся надо мной, потому что это оченьогорчает меня.

Алеша произнес это чрезвычайно благородно и с каким-тострогим достоинством. Наташа с сочувствием следила за ним. Князь даже судивлением выслушал сына и тотчас же переменил свой тон.

– Я вовсе не хотел оскорбить тебя, друг мой, – отвечал он, –напротив, я о тебе сожалею. Ты приготовляешься к такому шагу в жизни, прикотором пора бы уже перестать быть таким легкомысленным мальчиком. Вот моямысль. Я смеялся невольно и совсем не хотел оскорблять тебя.

– Почему же так показалось мне? – продолжал Алеша с горькимчувством. – Почему уже давно мне кажется, что ты смотришь на меня враждебно, схолодной насмешкой, а не как отец на сына? Почему мне кажется, что если б я былна твоем месте, я б не осмеял так оскорбительно своего сына, как ты теперьменя. Послушай: объяснимся откровенно, сейчас, навсегда, так, чтоб уж неоставалось больше никаких недоумений. И... я хочу говорить всю правду: когда явошел сюда, мне показалось, что и здесь произошло какое-то недоумение; не таккак-то ожидал я вас встретить здесь вместе. Так или нет? Если так, то не лучшели каждому высказать свои чувства? Сколько зла можно устранить откровенностью!

– Говори, говори, Алеша! – сказал князь. – То, что тыпредлагаешь нам, очень умно. Может быть, с этого и надо было начать, – прибавилон, взглянув на Наташу.

– Не рассердись же за полную мою откровенность, – началАлеша, – ты сам ее хочешь, сам вызываешь. Слушай. Ты согласился на мой брак сНаташей; ты дал нам это счастье и для этого победил себя самого. Ты былвеликодушен, и мы все оценили твой благородный поступок. Но почему же теперь тыс какой-то радостью беспрерывно намекаешь мне, что я еще смешной мальчик ивовсе не гожусь быть мужем; мало того, ты как будто хочешь осмеять, унизить, дажекак будто очернить меня в глазах Наташи. Ты очень рад всегда, когда можешь хотьчем-нибудь меня выказать с смешной стороны; это я заметил не теперь, а ужедавно. Как будто ты именно стараешься для чего-то доказать нам, что брак нашсмешон, нелеп и что мы не пара. Право, как будто ты сам не веришь в то, что длянас предназначаешь; как будто смотришь на все это как на шутку, на забавнуювыдумку, на какой-то смешной водевиль... Я ведь не из сегодняшних только словтвоих это вывожу. Я в тот же вечер, во вторник же, как воротился к тебе отсюда,слышал от тебя несколько странных выражений, изумивших, даже огорчивших меня. Ив среду, уезжая, ты тоже сделал несколько каких-то намеков на наше теперешнееположение, сказал и о ней – не оскорбительно, напротив, но как-то не так, какбы я хотел слышать от тебя, как-то слишком легко, как-то без любви, без такогоуважения к ней... Это трудно рассказать, но тон ясен; сердце слышит. Скажи жемне, что я ошибаюсь. Разуверь меня, ободри меня и... и ее, потому что ты и ее огорчил.Я это угадал с первого же взгляда, как вошел сюда...