Книга Орел и Ворон - Даниил Сергеевич Калинин

по плечу и озорно рассмеялась.

— Вот паяц! Фон Ронин, это мои слова.

— Знаю, дорогая, знаю! Но это ведь не значит, что я думаю по-другому.

В очередной раз любуясь фройляйн Айхен, я поймал себя на мысли, что никогда в своей жизни не встречал женщины прекрасней ее…

— Тогда, быть может, нам стоит развернуться и оправиться домой? — Вики решила меня подразнить.

— Боюсь, что твой отец вряд обрадуется моему возвращению и не сильно-то захочет отдать тебя за нищего наемника.

— Себастьян! Сколько раз я тебе говорила — он будет рад отдать дочь за дворянина!

Сомнения в правильности моего выбора, терзавшие меня всю дорогу перед отправкой и вконец меня измучившие, вновь забурлили в душе. В этот раз я не смог скрыть своих чувств и, насупившись, с тяжелым вздохом ответил:

— То, что он говорит тебе, не обязательно является правдой, Виктория. А правда в том, что для драгоценной дочурки он ищет лучшую партию, и ему все равно на мое «благородное» происхождение.

Вики не нашлась что сказать — и какое-то время мы едем молча… Но потому вдруг моя красавица резко повернулась ко мне — и впилась в мои губы долгим, требовательным поцелуем…

Н-да, в последние мгновения близости меньше всего хочется уезжать. Потому-то я и был против того, чтобы возлюбленная меня провожала, как говорится — долгие проводы… Но легче было спорить с профессором моего факультета, чем с этой чернокудрой красавицей! Хорошо хоть, не побила!

Ну и потом, если я скажу, что не был рад лишним мгновениям счастья в этом пути — я просто совру…

Оторвавшись от губ любимой, я не смог сдержать улыбки, уловив стойкий шлейф духов — тех самых, что я когда-то привез ей.

Хранит. Экономит. И знает, что я это понимаю и радуюсь…

Девушка ответила мне ласковой улыбкой — но я не мог не отметить, что в глазах дочери купца поселилась тоска. Тоска, появляющаяся в них каждый раз перед тем, как мне предстоит очередной контракт…

Стараясь унять ответную боль в собственном сердце, я задумался о делах насущных — о золоте и серебре, что мне уже удалось скопить, и что я надеюсь заработать. Как и в последние два раза, все свои сбережения я оставил у Виктории, на тот случай, если уже не смогу не вернуться. Судьба наемника непредсказуема, но все же хочется, что после десяти лет честной службы всем своим нанимателям, я избегу гибели и в этот раз! И хотя подлое чувство неизбежное беды каждый раз поселяется под сердцем при очередном найме — все же я ведь каждый раз возвращался…

Но ежели в этот раз плохие предчувствия сбудутся и я не вернусь, то половину сбережений Виктория отвезет моей матушке в Дортмунд.

…Матушка для меня всегда была воплощением всего самого святого в моей грешной жизни. После смерти отца именно она взяла в свои руки торговые дела и вела их с чисто мужской сноровкой. Торговцы с ней считались и уважали — но особенно с тех, как сын ее стал наемником рейтаром! Ибо с тех пор у него появилось много верных друзей среди наемников (да, и такое бывает!), относящихся к фрау фон Ронин как к собственным матерям.

И да. Эти слухи распустил лично я, даже однажды приехал в полном рейтарском доспехе с подчиненными, что чисто случайно вся округа это видела. Торговому делу это пошло только на пользу…

Ирэна де Вержи, сменившая свою французскую фамилию на фон Ронин, как кажется, и не изменилась с уже далеких времен моего счастливого и беззаботного детства. Ровная осанка, черные как смоль волосы с поздней сединой и глубокие голубые глаза… Отец не раз, выпив лишний бокал вина, рассказывал, что давно и безвозвратно утонул в этих глазах.

Род де Вержи, вслед за хитрецом Монморанси покинул столицу французского королевства до той самой ужасной ночи, позже прозванной «Варфоломеевской ночью». Губернатор Парижа нутром почувствовал, что намечается что-то страшное, а Себастьян де Вержи, мой дед, также обладал имел невероятным чутьем на скорую кровь… Кроме того, он был хорошим другом адмирала де Колиньи — не окажи тот помощи, и наша семья повторила бы судьбу тысяч гугенотов, растерзанных людьми Медичи. Ибо в те роковые минуты, когда пробил колокол Сен-Жермен-л'Оксеруа, католики забыли все заповеди, оставленные им Господом… Легко определяемые по темным одеждам, протестанты становились лёгкой добычей для обезумевших убийц из городской черни. Подстрекаемые семьей Гизов, сорвавшиеся с цепи жители городов Франции не давали пощады никому — будь то старики, дети или женщины.

Париж пылал. Пылала Франция. Беспорядки начались в Орлеане, Тулузе, Леоне и многих других городах. Мертвых гугенотов раздевали догола. Прекратившиеся в зверей люди в пожаре бойни пытались поживиться всем, чем могли: хорошими сапогами, утварью, одеждой. Безумие, парящее на улицах французских городов, позволяло многим свести счеты: ограбить богатого соседа, убить кредитора, взять силой чужую, понравившуюся жену… В темноте, пламени и крови всем было уже плевать, кто гибнет под дубинами, вилами и шпагами, гугенот или католик. Ведь последних добрые единоверцы также убивали под горячую руку — или с потаенным умыслом!

Адмирал Франции Гаспар де Колиньи, граф де Шатиньон, все-таки был убит в своем доме богемским наемником, но он не стал беспомощной жертвой: адмирал умер с честью, также, как и жил. С честью — и шпагой дворянина в руках… Друг семьи де Вержи, Франсуа де Ла Рошфуко, герой четырех битв, был также убит в Париже — Екатерина Медичи довольно потирала руки! Но к тому моменту, когда король все-таки приказал навести порядок на улицах столицы и других городов, семья де Вержи была уже далеко от опасности — спасибо деду!

И именно Себастьян де Вержи познакомил маму с молодым дворянином фон Ронином. Бывший военный, а с некоторого времени торговец из старинного Вестфальского рода окутал француженку заботой и лаской, за всю жизнь ни разу не проявив к ней неуважения, ни разу ни в чем не упрекнув! И после всех несчастий и лишений, коих немало выпало на долю беглецов, потерявших отчий дом, мама горячо полюбила отца.

Это был тот редкий случай, когда родительское сватовство привело к большой любви…

Я не особенно интересовался торговлей, к неудовольствию отца. А не надо было рассказывать о своей лихой молодости! Однако же, Карл фон Ронин всегда настаивал на том, чтобы я стал его преемником… Теперь я нередко жалею о том, что все сложилось не так, как желал мой отец. А еще я, как кажется, никогда не забуду