Книга Связь времен. Записки благодарного. В Новом Свете - Игорь Ефимов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«В довоенных, ленинградских эпизодах внучке три года, бабушке — пятьдесят с небольшим; в последних, американских, — пятьдесят уже внучке, бабушке — сто... Парадоксально, но террор, голод и прочее пережиты бабушкой нормально, а её внучкой — американский комфорт с приходящей на дом медсестрой — через не могу. И повесть намекает, если не даёт ответ, почему так случилось. Бабушка проживала что свои пятьдесят, что свои сто лет — инстинктами, внучка — чувствами; у внучки были установки, у бабушки — чистый прагматизм... В этом смысле повесть... такая же безвыходная, как жизнь. И такая же подлинная, и такая же талантливая. Сердце щемит, когда читаешь её, и сперва кажется, что это потому, что написана с сердцем. Потом видишь, что она написана с искусством, что сердечное письмо преобразовалось в стиль, в литературу».
Из моих книг первой — уже в конце 1990 года — была перепечатана «Кеннеди, Освальд, Кастро, Хрущёв»[60]. За ней последовало первое российское издание романа «Седьмая жена» — репринтным способом (то есть с сохранением всех опечаток «эрмитажного» издания), в мягкой обложке, на дешёвой бумаге, но зато тиражом сто тысяч экземпляров.
Но, конечно, из всех книг «Эрмитажа» наибольшего успеха добились книги Довлатова. Его популярность стремительно росла, издатели боролись за право их публикации. Кажется, проживи он ещё несколько месяцев — и волна славы докатилась бы до него, вырвала из капкана депрессии и тоски. Но он умер внезапно в августе 1990 года, не дожив нескольких дней до своего сорокадевятилетия.
Американские друзья поздравляли нас с российскими публикациями, шутливо просили не забывать их на вершинах успеха и богатства. Увы, мы-то знали, что со всех стотысячных тиражей нам не перепадёт ни доллара, ни даже рубля. Ибо экономическое положение России делалось хуже с каждым днём. Нужно было всё туже натягивать паруса «эрмитажного» кораблика и параллельно искать какие-то новые источники заработка.
NB: Название для совместного советско-западного предприятия: «Авгий и Сизиф со товарищи» (Augeas & Sisyphus, Inc.).
Вражий голос ругает отчизну,
Что я мясом стал хуже питаться:
Мы так быстро идём к коммунизму,
Что скотине за мной не угнаться.
Живя в Советской России, сколько часов в день мы тратили на охоту за передачами западного радио! Какие приёмчики искали и находили, чтобы прорываться сквозь глушилки! Как радовались, когда удавалось выудить из волн эфира обрывок новостей, беседу с уехавшим писателем, новую песню Галича, отрывок из книги Солженицына! «Всем рта не заткнёте! Все волны не заглушите!» — хотелось воскликнуть с торжеством.
Было ли это опасно? Грозил ли лагерный срок за слушание «враждебной пропаганды»? Вспоминаю, что в «Хронике текущих событий» однажды мелькнуло сообщение об аресте такого радиослушателя: «Суд приговорил Корольчука к четырём годам лагерей строгого режима с конфискацией приёмника “Спидола” как орудия преступления». Скорее всего так: знали, что опасно, побаивались, но всё равно слушали. И если даже смельчаков было не очень много, услышанное ими мгновенно перелетало из уст в уста, от одной компании единомышленников к другой.
Вспоминаю эпизод: я сижу у себя в кабинете-спальне на канале Грибоедова, беседую с посетителем «не из своих». Вдруг в коридоре раздаётся топот детских ног и звонкий голос трёхлетней Наташи сообщает: «Папа, папа! Иди — твоё Би-би-си началось!» Бросаю смущённый взгляд на гостя. Он делает вид, что не расслышал.
«Голос Америки», «Немецкая волна», Би-би-си прорывались довольно часто. Но «Свободу» удавалось слушать только в деревне. Оказавшись на Западе, мы обнаружили, что какую-то меру самоцензуры радиостанции применяли. «Может быть, если мы смягчим тон, не будем дразнить советских гусей, нас перестанут глушить?» — такой аргумент всплывал в редакционных обсуждениях стратегии радиовещания, и отмахнуться от него было нелегко. Саркастичный Бахчанян по этому поводу выдвинул «предложение»: идя навстречу духу разрядки и кооперации, готовить радиопередачи с заранее записанным глушением.
Много представителей третьей волны сумели получить работу в русских отделах западных радиостанций. Неизбежно возникали конфликты со старшим поколением, набиравшимся из Второй волны. Илья Левин рассказывал, что на «Голосе Америки» он бодро начал делать одну десятиминутную передачу в день. Старшие коллеги отвели его в сторону и объяснили, что это не по-товарищески, что он должен придерживаться их темпа: одна десятиминутка в неделю.
Возникали и разногласия по чисто идейным мотивам. Писатель и философ Нодар Джин, работавший на том же «Голосе», обратил внимание на то, что при трансляции на Россию отрывков из солженицынского «Красного колеса» упорно выбирались куски с антисемитским душком. Он подал начальству соответствующую докладную, но встретил такой отпор, что вынужден был оставить службу, переехать в Лондон, поступить там на Би-би-си.
Часто вновь прибывшие работали на правах внештатных сотрудников, а администрация требовала, чтобы для экономии основной объём работы выполнялся штатниками, которым и так шла зарплата. Довлатов жаловался в письме от 2.8.86: «Работа на “Либерти”, я уверен, кончится в течение года-двух, то есть с внештатниками будет покончено. Беда с американскими хозяевами в том, что они не понимают, какие гениальные Довлатов и Парамонов. Они говорят: должны писать те, у кого большая зарплата. А те, у кого большая зарплата, — в основном, бывшие власовцы с шестью классами образования».
Рецензирование книг «Эрмитажа» для радио сделалось прерогативой Довлатова. Я посылал ему каждую нашу новую книгу и уговаривал отправлять эти рецензии также и в газеты, но он отказывался, потому что считал их стиль ниже своего обычного уровня. Рекламный эффект быстро истаивал в эфире, но я был доволен и этим. Правда, однажды испустил вопль протеста по поводу одной его передачи:
«Спасибо за неустанную пропаганду “Эрмитажа” по радио. Но одно я прошу, прошу, прошу исключить навсегда, даже если вам удобно вырезать из старого текста этот абзац и вставлять в новый: любые упоминания о вэнити-пресс, об “издательстве тщеславия”. Вы ведь знаете, что множество книг, включая Ваши, печатаются за наш счёт, что первой у нас вышла книга Аверинцева — при всей нашей нищете. Вы знаете, что за деньги авторов печатают и все остальные, включая “Ардис”. У вас же получается, будто это отличительная черта “Эрмитажа”. Вы знаете, сколько денежных книг мы отвергли, включая Вашего Сагаловского, Игоря Бирмана и многих других. Самое ужасное: Вы начинаете перечислять, кто издавался за свои деньги, кто — за наши. Это убийственно для наших авторов. Я категорически запрещаю себе и Марине говорить с чужими на эти темы и теперь жалею, что под рюмку проговорился в разговоре с Вами, — но мы просто не привыкли держать что-то в секрете от Вас» (письмо от 24.12.84).
