Книга Забытые - Диан Дюкре

В медпункте Ева не может усидеть на месте. Она смотрит на монашку, которая, устроившись в глубине барака, продолжает рассказывать бедным евреям о благих деяниях из Нового Завета и Христе-младенце. Ей, должно быть, около пятидесяти, ее суровое лицо ожесточено лишениями. Длинная черная ряса доходит до земли. Монашеский чепец спускается к шее и плечам, придавая ей сходство со средневековой статуей.

– Я придумала, как привести сюда Эрнесто, – шепчет Ева на ухо Лизе.

Она подходит к монашке и произносит с мольбой, но в то же время повышенным тоном, чтобы придать аргументу дополнительную силу:

– Но ведь отец ребенка – католик!

Лиза, затаив дыхание, молча кивает. Монашка подпрыгивает на месте и, не говоря ни слова, спешит к выходу.

Вскоре женщина в черном, с четками в руках, стоит у блока испанцев.

– Я узнала, что некоторым узникам необходимо как можно скорее отыскать Божий путь, – медленно говорит она караульному.

– Сестра, обычно заключенных навещает кюре. Я не могу впустить сюда женщину…

– Сын мой, но кюре сейчас нет. А вдруг кто-нибудь из них совершит непоправимое? Вы хотите препятствовать воле Господа нашего?

Охранник колеблется, но через несколько мгновений все же открывает решетку и впускает эту тень Божью. Скрепя сердце женщина входит в барак, ведомая скорее верой, чем добротой. Ее отводят к Эрнесто, которого она застает с отверткой в руке. Полагая, что несчастный готов покончить с жизнью, лишенный радости отцовства, она начинает испытывать к нему сочувствие.

– Молодой человек, женщина, с которой вы согрешили, требует вашего присутствия. Ваш долг – прийти к ней и признать свое дитя.

Монашка медленно снимает свое одеяние и протягивает его Эрнесто, который неумело закутывается в него и натягивает на голову чепец.

– Возвращайтесь, как только родится ребенок, я буду ждать вас здесь.

Она готова поступиться ради него своими принципами. Эрнесто целует ей руки, благодарит Деву Марию.

– Поторопитесь, она сейчас рожает, – холодно отвечает монашка.

Эрнесто набрасывает на себя рясу, которая едва доходит ему до середины икр, и направляется к решетке. Проходя мимо караульного, он опускает глаза и набожно складывает руки; тот сразу же открывает ему решетку, и испанец почти бежит в медпункт.

Переступив порог, он бросается к Лизе, берет ее за руку и прижимает к своему сердцу.

– Посмотрим, – говорит Габриэлла, которая уже успела надеть белый халат Эльсбет, вымыть руки и приготовить простыни.

Лиза тужится, Эрнесто плачет, Ева стоит в стороне, не сводя с подруги глаз.

– Я чувствую головку! – кричит наконец Габриэлла.

– Головку! – завороженно повторяет Эрнесто.

– Вижу ушки! – сообщает Габриэлла маленькой группе.

– Ушки! – повторяет ошеломленный Эрнесто.

– Показались плечи.

– Плечи! – восхищается Эрнесто, удивляясь каждой новой части тела малыша.

Ребенок делает первый вздох в этом мире войны, мире живущих.

Наконец в полдень, под холодным солнцем, у плаката с черно-белым изображением швейцарских гор появляется на свет лагерный ребенок. Это мальчик. Габриэлла моет его теплой водой и заворачивает в простынь с синими полосками. Она протягивает его Еве, однако та отступает на шаг: боится уронить малыша. Но тут протягивает руки Эрнесто, берет сына и прижимает его к себе. Крошечное создание смотрит на него своими большими черными глазами, полными иллюзий и искренности.

– На кого он похож? – спрашивает Лиза, не в силах подняться.

– На земное счастье, – отвечает Эрнесто, улыбаясь и сжимая ребенка в объятиях.

Он кладет малыша Лизе на грудь.

Наконец она может полюбоваться сыном. У него розовая кожа, на головке вьется темный пушок; малыш двигает ножками, словно игрушка на пружине. Ручки сжаты в кулачки; он разжимает их только для того, чтобы схватить ее палец и уже не выпускать его. Новорожденный уже борется за жизнь. Кажется, что в этом маленьком тельце сосредоточена вся сила и одновременно вся хрупкость человечества.

– Как вы назовете этого юношу? – спрашивает Габриэлла.

Эрнесто смотрит на Лизу, та поворачивается к Еве. Никто не знает. Сейчас время радоваться, а не принимать решения. Маленькое личико заставляет отбросить все вопросы.

В барак заходит Эльсбет. Все ей улыбаются, а в ее глазах застыл ужас. На обратном пути, счастливая оттого, что удалось добыть масло и яйца, она заехала в административный блок, чтобы в который раз напомнить о нехватке медикаментов первой необходимости. Но за ней увязался Грюмель. Теперь он ошеломленно глядит на испанца, переодетого в одеяние монашки! А-а, думает он, солнце может сделать черной только кожу, какой негодяй! Грюмель хватается за свисток, чтобы вызвать подкрепление, а правую руку протягивает к оружию, висящему на поясе. Эрнесто пользуется этим моментом: он, словно хищный зверь, бросается на коменданта и оглушает его ударом кулака. Затем с отчаянием смотрит на Лизу. Эрнесто нужно бежать, иначе его расстреляют.

– Прости меня, я буду недалеко. Я вас найду.

Лиза изображает на лице что-то вроде прощальной улыбки. Эрнесто выскакивает из барака, прыгает в телегу, направляющуюся в сторону кладбища, и ныряет в море холодных трупов. Теперь нести бремя существования они будут не вдвоем, а втроем. Такова человеческая жизнь: едва появляется один, как приходится говорить «прощай» другому.

3 апреля 1941 года

Мой дорогой сынок,

вчера ты родился. А вместе с тобой родилась и я. Я уже и не знаю, кто из нас подарил другому жизнь. Меня окружала огромная пустота, но, открыв глазки, ты наполнил мое сердце радостью. Ты увидел своего отца, и, казалось, тебя удивил его хриплый голос, его раскатистое «р». Ты не спускал с него глаз, поворачивая к нему личико, обрамленное мокрыми волосиками. Я не могла сдержать смех: ты был похож на маленький подсолнух, тянущийся к солнцу. Мой дорогой крошечный малыш, вчера ты родился – в концентрационном лагере на юге Франции. Он называется Гюрс. Я не могу сказать тебе, происходило ли в мире что-то особенное в день твоего рождения, у нас здесь нет ни газет, ни радио, я вот уже почти год не знаю новостей. В этот день, как и в остальные, мы пытались выжить. Нам хотелось есть, мы дрожали от холода, нам было страшно, но мы держались. Ты родился в побежденной стране. Дух противоречия живет в тебе с рождения, я в этом уверена. Отец первым взял тебя на руки. Ему пришлось преодолеть много препятствий, чтобы быть рядом с тобой в самый важный день твоей жизни, и я надеюсь, он так же будет с тобой через двадцать один год, в день твоего совершеннолетия. Никогда не думай, что он тебя бросил, если обстоятельства все же сложатся так, как нам обоим не хотелось бы. Сынок, ты уже достаточно взрослый, чтобы знать: папы не вечны, они стареют, и мамы тоже. Но сейчас я представляю себе твое будущее только в радужных красках. Война закончится, и ты будешь свободен. До того, как мне пришлось эмигрировать, я хотела стать журналисткой, чтобы рассказывать о нашем времени, о жизни, которую люди торопят и которая так быстро заканчивается. А о чем будешь мечтать ты? Я сделаю все для того, чтобы быть с тобой в тот день, когда осуществится твоя мечта, сделаю все, чтобы помогать тебе идти к ней, день за днем. Но если я не смогу – пожалуйста, не сердись на меня. Знай, что я тебя никогда не брошу. Если, когда ты прочитаешь это письмо, я буду на кухне, подойди ко мне и поцелуй в щеку, скажи, что я самая глупая мама на свете, потому что расстраиваю тебя в день твоего рождения. А если меня не будет – знай, что я тебя по-прежнему люблю. В жизни не всегда получается так, как нам хочется. Иногда жизнь несправедлива, и когда-нибудь у тебя возникнет желание кричать, проклинать небо за то, что оно отняло у тебя тех, кого ты любишь. Ты увидишь, как земля их поглощает. Но затем ты повернешь голову и заметишь чью-то улыбку, и горе забудется. Мой любимый сынок, в такие моменты, я прошу тебя, вспоминай, что твое рождение было незапланированным и самым прекрасным, что может быть на свете.