Книга Андропов. 7 тайн генсека с Лубянки - Сергей Семанов

Меж тем Брежнев и Кириленко окончили добротные технические институты, Устинов имел лауреатское звание, Громыко и Тихонов – доктора наук с 1956 и 1961-го, а Пономарев – даже Академик с 1962-го. Чего уж стоили их дипломы и звания – иной вопрос, видимо, немного, но образовательную специальность все они имели. А вот Юрий Владимирович так и остался речным матросом, самым простым. Ясно, что его злило и раздражало – быть полицейской обслугой для людей, стоявших, по его мнению, ниже. В голове его гнездились планы (казавшиеся ему грандиозными) глобального переустройства всей Советской империи. Но кто из «товарищей» даст ему это выполнить? А годы бегут…

И вот тогда-то у Андропова созрело дерзкое решение – самому подняться на кремлевский Олимп. Неумолимое время, а также удачное стечение некоторых обстоятельств стремительно помогали перешедшему в наступление честолюбцу.

В 1978-м скоропостижно скончался Ф. Кулаков, член Политбюро, отвечавший за сельское хозяйство (был он, кстати, на четыре года моложе Андропова). Имелись в ЦК КПСС к началу 80-х два «вторых секретаря» – Суслов и Кириленко. Суслов, очень ослабевший к восьмидесяти годам, оставался партийным фанатиком, его не устраивали, даже, говорят, возмущали начавшиеся признаки разложения, в центре которых был «двор» Брежнева. Не претендуя сам на лидерство, он готов был поддержать резкий курс Андропова.

К началу 80-х почти полностью потерял влияние в Политбюро Кириленко, у него началось полное умственное оскудение, гораздо хуже, чем у Брежнева. Делегаты XXVI съезда (март 1981 года) рассказывали мне как печальный анекдот о заключительном заседании. По традиции список членов ЦК и кандидатов зачитывали по очереди два вторых секретаря: Суслов и Кириленко. Так вот Суслов свой список (319 человек) зачитал за 20 минут, а Кириленко бубнил свой (151 человек, вполовину меньше) аж 40 минут, причем нелепо и порой смешно путал имена и фамилии. Рассказывали эти же свидетели, что Кунаев и Щербицкий открыто над ним смеялись, сидя в президиуме.

В ту пору Москва полнилась слухами о каких-то неприятных приключениях сына и дочери Кириленко в их заграничных поездках. Об этом много сплетничали в западной печати, но поскольку пока не найдено никаких серьезных подтверждений, мы касаться этого не станем. Кириленко на XXVI съезде, разумеется, опять избрали в ПБ и вторым секретарем, исходя исключительно из брежневского стремления к «единству». Однако значение его в делах резко упало, о чем знали все, кому положено. Внешним проявлением этого стала следующая бюрократическая тонкость: 8 сентября 1981 года Кириленко исполнилось 75 лет. Дата отменная для юбилея, пост высокий, тут по всем канонам полагалась Звезда. Однако ему дали только скромный орден с формулировкой «за заслуги» (без эпитета «выдающиеся»).

Итак, накануне кончины Брежнева Кириленко полностью был выключен из борьбы за его наследство. Сама жизнь, казалось бы, расчищала Андропову дорогу к власти.

Первым совершенно явным признаком того, что Андропов замыслил свое будущее возвышение на самый партийный Олимп, стало то, что руководимые им органы стали вмешиваться в святая святых Советского общественного устройства – идеологию. Теперь это уже требует пояснений, но так повелось от Ленина до времен жалкого Горбачева.

Да, колхозники в бесчисленных своих сельхозартелях и совхозах могли сколь угодно долго голодать, никого это особенно не волновало, кто это знал, кроме них самих, молчаливых? Рабочие семьи даже в крупнейших промышленных центрах, гордости советской индустрии, часто всю жизнь ютились в бараках, а порой и в землянках. И ничего, разве что иногда жаловались в профсоюзные комитеты, с очень малыми возможностями улучшить потом свои жилищные условия.

Но идеология, в особенности ее носители, то есть верхушка интеллигенции, преимущественно гуманитарной, художественной и артистической, о, это совсем иное дело! Тут Власть при малейшем шорохе вставала на дыбы! И не зря. В идеократической стране какая-нибудь фраза в передовой статье «Правды» значила куда больше, нежели выполнение или невыполнение плана целым министерством. Решало эти вопросы сугубо высшее партийное руководство или по крайней мере его идеологическая часть. Таковое не доверялось ни советским органам, ни хозяйственным или дипломатическим, ни ВЧК.

Когда в 1922 году из Петрограда в Германию отправили целый пароход, «груженный» виднейшими русскими интеллигентами, то решало это Политбюро во главе с Лениным. И не Ягода или Ежов решали, кого казнить, как Бабеля или Мейерхольда, кого помиловать, как Шолохова, Булгакова или Платонова, а кого – отправить за рубеж, как Замятина. «Органы» исполняли лишь техническую часть задачи – кого оберегать, кого «привести в исполнение», а кого отправить или выпустить за границу.

* * *

Довольно длительное время Андропов непосредственно не влиял на идеологическую политику, важнейшую область жизни в идеократической стране. Вот известная всем насильственная высылка Солженицына и его семьи в 1974-м: да, технические, так сказать, «средства доставки» обеспечивало андроповское ведомство, однако морально-политическую ответственность взяла на себя прокуратура. Первый зам Генерального прокурора СССР М. Маляров (примечательно, что именно он «курировал» от прокурорского ведомства органы КГБ) лично объяснялся с писателем и готовил документы на лишение его советского гражданства.

Более заметно влияние Андропова сказалось на судьбе Г. Вишневской и М. Ростроповича, лишенных гражданства по политическим мотивам, высланных на Запад в 1978 году. Есть достоверные свидетельства Чурбанова, что его тесть не слишком был в восторге от такой меры, но и не возразил тем не менее. В том же году судили еврейского националистического активиста Н. Щаранского. Его с натяжкой обвинили в шпионаже, хотя это было чисто идеологическое дело и вызвало шум на Западе.

Что уж тут говорить о высылке академика А. Сахарова из Москвы в декабре 1979-го. Тогда все понимали, что это не только дело рук КГБ, но и самого Андропова. Сахарова, в отличие от Щаранского и некоторых подобных, не обвинишь в шпионаже, это вопрос идеологической борьбы – прежде всего внутри страны. Есть достоверные намеки, что Брежнева эта мера отнюдь не радовала, однако Андропов решился и не уступил в этом вопросе до конца дней своих. И что же? «Народ безмолвствовал», включая членов ЦК КПСС.

Примеры прямого и почти открытого вмешательства «органов» в идеологическую политику Партии легко умножить. Причем инициатива тут шла от самого шефа политической полиции и в обход Генсека, чего ранее в Партии никогда не наблюдалось. Это стало с очевидностью прослеживаться с конца 70-х годов. Отчего же?

Руководство страны сильно старело. Брежнев, Суслов, Пономарев, непосредственно руководившие идеологией, постарели и даже одряхлели. Им уже физически трудно стало часами высиживать в кабинетах и осваивать ежедневно ворохи бумаг.

Рабочий, так сказать, секретарь ЦК по идеологии М. Зимянин, одногодок Андропова, так и не был введен в Политбюро; здоровый и подвижный, он отличался нерешительностью и слабохарактерностью, боялся сам принимать мало-мальски важные решения (о происхождении его супруги говорили разное…). Зато подчиненный ему завотделом культуры В. Шауро был уже полным ничтожеством, он даже речь-то произнести не мог, хотя бы и в узком кругу (за глаза его называли «Великий немой»). Завотделом пропаганды Е. Тяжельников был относительно молод и энергичен, но над ним всегда висела роковая печать выхода из комсомола, он боялся проявить инициативу в серьезных делах, заменяя политику аппаратной муштрой (к тому же он был выдвиженцем Брежнева, Суслов его недолюбливал).