Книга Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Но я не удовлетворилась этими результатами. Злоупотребления в руководстве, которые я раскрыла в своей больнице, натолкнули меня на мысль, что похожие вещи, вероятно, откроются и в других военных организациях, находящихся под покровительством Красного Креста. Я написала своей старой гувернантке мадемуазель Элен, которая занимала высокий пост в штаб-квартире Красного Креста, и, ни минуты не сомневаясь в том, что она оценит мое рвение, попросила ее предоставить мне информацию по этому вопросу. Я подробно описала состояние нашей бухгалтерии, свои усилия привести ее в порядок и достигнутые мною результаты. Я подчеркнула, что будет легко избежать подобных беспорядков при условии, если будут приняты определенные, довольно простые меры, которые я указала, и будет введен строгий контроль.

Я была неопытна и не знала, что я борюсь с ветряными мельницами. В моих словах мадемуазель Элен узрела нечто превышающее требования долга и, испугавшись того нового направления, которое приобретала моя работа, приехала в Псков. Когда я с гордостью рассказывала ей обо всех своих достижениях, она слушала с недоверием и без интереса. Сама она, как я не без удивления заметила, очень мало разбиралась в практических организационных вопросах. Не поняла она и моих планов более строгого контроля и периодической проверки счетов. Она сказала, что этим занимается – если вообще занимается – какой-то департамент, о котором она ничего не знает, но, безусловно, не ее департамент.

С другой стороны, она обратила большое внимание на длину платьев наших медсестер, потребовала, они не завивали волосы, носили толстые чулки и чтобы их головные уборы точно соответствовали стандартным образцам Красного Креста. Она сказала, что эти стандарты уже были, в известном смысле, узаконены временем и традицией, что относится и к порядку продовольственного снабжения и ведения бухгалтерии; а искать недостатки или предлагать что-либо изменить – это дурной тон.

Наша беседа ясно показала мне, как далеко я забежала вперед, и продемонстрировала глубокую пропасть, которая раскрылась между моей нынешней позицией и позицией людей моего круга.

Равнодушие моей бывшей гувернантки к моим практическим предложениям сильно взбодрило и главврача, и управляющего. Она была председателем исполнительного комитета больничной школы, из которой выходили все медсестры, и я в том числе, и, следовательно, нашим непосредственным начальником. Больничный персонал, который трепетал от ее посещения, вскоре увидел, что им нечего бояться, ее инспекция всех сторон нашей больничной жизни была в равной степени поверхностной. Ее визит разочаровал и расстроил меня. Кроме того, он ослабил власть, которой я с таким старанием добивалась. Но я не отказалась полностью от идеи контролировать и проверять счета. Я постаралась воплотить это в жизнь вопреки ей, но в конце концов убедилась в бесполезности реформ, которых никто на самом деле не хочет, и отказалась от них. Так как для меня не осталось никакой по-настоящему важной работы, я занялась решением менее важных задач.

Время от времени мне приходилось общаться с ученицами церковной школы, в здании которой был расквартирован наш госпиталь. Я также разговаривала с бородатыми священниками из школьного совета и директрисой, которая для дочерей лиц духовного звания воплощала в себе все традиции этой школы. Со священниками мои отношения были плохими, особенно когда мы реквизировали для своих нужд все здание.

Но девочки были просто прелестны. Для них наша больница была источником постоянного проявляемого интереса и своеобразным развлечением. Между уроками все ученицы обычно собирались на лестничной площадке второго этажа напротив церкви, и девичьи головы, как виноград, нависали над перилами, наблюдая за каждым нашим движением. Малейший знак внимания с моей стороны они принимали с восторгом. Заметив это и желая узнать их получше, я иногда присоединялась к ним во время их игр во дворе.

Они принадлежали к классу, в котором господствовали любопытные традиции и устои. С древних времен российское духовенство образовало отдельную, особую касту со своими собственными обычаями.

Людей духовного происхождения можно было узнать по именам. Их дочери получали образование в церковно-приходских школах для девочек. Сыновей посылали в семинарию, после ее окончания некоторые поступали в духовные академии. Выйдя из академии, они иногда становились монахами и делали карьеру среди черного духовенства или посвящали себя педагогике. Но чаще всего учащиеся семинарий и академий получали духовный сан священника. Перед этим им нужно было жениться. Церковные приходы, особенно в деревнях, переходили, само собой разумеется, от отца к сыну; а в семьях, где не было сыновей, священник выбирал себе преемника, выдавая за него замуж одну из своих дочерей.

Когда наступало время вступать в брак, выпускник-семинарист женился на выпускнице церковной школы – именно там он подыскивал себе будущую жену. Это было проще и легче, чем ездить по провинции в поисках спутницы жизни. Вероятно, была и более логичная причина: ведь несходство интересов, существенная разница между учебными программами мирских и духовных школ формировала в этих молодых людях совершенно особую психологию; они думали и вели себя совсем не так, как дети мирян.

За несколько лет до начала войны под влиянием прогрессивных идей новшества стали проникать даже в это сословие российского общества. Дети духовенства начали выбирать себе другие профессии, но по-прежнему очень мало мирян становилось священниками.

Насколько я могла понять, образование, которое получали эти девочки в церковной школе, никак не соответствовало тем условиям, в которых они жили и к которым им предстояло вернуться. Это была школа-интернат, и родители в большинстве случаев были настолько бедны, что дочери не могли приехать домой на зимние каникулы, а только на летние, проводя, таким образом, девять месяцев в году в школе.

Дисциплина была строгая, даже монашеская; ученицы проводили много часов в церкви и соблюдали все посты. Главными предметами школьной программы были предметы, связанные с религией. Практическим предметам не уделялось никакого внимания. Девочки умели вышивать, играть на фортепиано, петь в хоре – и это все. Спорт был, разумеется, под запретом. Ученицы носили платья из грубой материи, перехваченное в талии. Все они почти без исключения были бледненькими, недокормленными, болезненными на вид. Возвращаясь в свои деревни к своим в основном бедствующим семьям, они были поздоровевшие, что могло бы послужить возрождению этого хилого сословия, и с полезными знаниями, которые помогли бы преобразить деревенскую и сельскую жизнь.

Поначалу робкие в моем присутствии, девочки быстро привыкли ко мне и охотно отвечали на все мои вопросы. Я особенно подружилась с классом, который выпускался весной 1915 года, и помогала – по просьбе учениц – на церемонии вручения им дипломов, а затем присутствовала на торжественном обеде. В перерыве между выдачей дипломов и обедом я пошла с девочками в сад, и одна из них, сидя верхом на стене, развлекала нас пением фабричных частушек, подыгрывая себе на балалайке. Эта комическая фигура на стене в коричневом форменном платье и белой пелеринке, балалайка и особенно слова частушек являли собой такой контраст по сравнению с епископом, чопорной директрисой и торжественной и ханжеской атмосферой церемонии вручения дипломов, что и девочки и я смеялись до слез.