Книга Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890-1918 - Мария Романова

Отец Михаил придавал внутренний смысл и красоту духовным верованиям и учениям, которые раньше были для меня не чем иным, как пустым звуком. С детства я видела в религии окружавших меня людей либо внешнюю сентиментальность, либо официальную напыщенность, либо дисциплинарные границы осмотрительного поведения как в личной, так и в общественной жизни. Неискренность такой религии всегда раздражала меня. Но разговоры, которые я вела с отцом Михаилом, ясно показали мне, что православие – часть русской души, что оно тесно связано с психологией народа, что оно не противоречит широте взглядов и полно поэзии, как простой, так и более глубокой. Под его руководством я начала заново изучать православие под таким углом зрения и постигла его истинный дух. Мы вместе читали труды Отцов Церкви и изучали правила церковных богослужений и Библию. Религия ожила для меня. Отец Михаил сопровождал эти чтения объяснениями и рассказами из своей собственной практики, он описывал мне жизнь в монастырях и рассказывал о трогательных и любопытных обычаях русского духовенства.

С другой стороны, доктор Тишин был для меня олицетворением взглядов и мнений, совершенно обратных тем, в которых я была воспитана. Я только подозревала об их существовании и никогда не знала точно, каковы они. Не будучи ни революционером, ни «ниспровергателем основ», как называли в России радикалов, доктор Тишин был склонен к радикализму, хотя и не был связан ни с какой партией. В юности он никогда не участвовал в студенческих волнениях, столь частых в те дни. Благодаря своему воспитанию в семье староверов он сохранил некоторое уважение как к религиозным, так и общественным принципам, в которые он лично верить не мог.

Я для него олицетворяла принцип, в который он не верил, но который уважал; и его отношение ко мне было внимательным предупредительным. Он бережно старался привить мне большую широту взглядов и понемногу искоренить предрассудки.

Он так хорошо спорил и был так логичен, что временами, когда я не знала, что сказать и как ответить, мне оставалось только одно – рассердиться. У меня не было подготовки ни в политической, ни в общественной сфере, и поэтому я не могла вступать в такие дискуссии. Поэтому отец Михаил и доктор Тишин были главными ораторами, в то время как я сидела молча, внимательно слушая и пыталась сформировать какое-то определенное мнение. Но вначале у меня не получалось даже это – так далека я была от народа вообще и от вопросов, волновавших всю Россию.

Отец Михаил и доктор Тишин часто не соглашались друг с другом, но именно эти расхождения во мнениях сослужили мне хорошую службу. Но был один предмет, по которому их мнения неизменно сходились, и этим предметом обсуждения была я сама. Ни один из них не мог понять моей болезненной застенчивости, моего желания держаться в тени и полного отсутствия каких бы то ни было притязаний на власть. Отец Михаил, который приветствовал кротость в церковной жизни, считал это неуместным в жизни мирской, и особенно в моем случае, так как положение требовало, чтобы я брала на себя определенные обязанности и определенную долю власти.

Тишин прекрасно знал о слабости дисциплины в нашей больнице – слабости, которая проистекала из желания главврача навести жесткий порядок. Он также слышал о запущенности и беспорядке в военных госпиталях города. Он считал – и отец Михаил поддерживал его в этом, – что мне следует заявить о себе и взять в свои руки больничные и санитарные организации. Я не могла объяснить им в то время, что всякое проявление воли с самого моего раннего детства систематически подавлялось и что даже в настоящее время всякое проявление инициативы с моей стороны встретит неодобрение в тех кругах, от которых я завишу.

Мои учителя доказывали, что незащищенность сослужит мне плохую службу в это время бездарностей и фанатиков, которые наводнили Россию. Именно в этом качестве они видели прежде всего источник опасности для меня, если я так и останусь безмятежной, не готовой к борьбе и не смогу помочь сама себе, разве что окажусь совсем уж в отчаянной ситуации.

Процесс моего перевоспитания был болезненным и медленным. Я помню, приблизительно в это же самое время медсестры оказались вовлеченными в скандал такого масштаба, что это вышло за рамки полномочий сестры Зандиной, и мне пришлось разбираться со всем этим самой. Мне пришлось провести расследование и допросить каждую медсестру в отдельности. Я все откладывала это, пока однажды Тишин не пришел ко мне и не довел до слез, стыдя за малодушие. Я занялась этим делом и, завершив его, сама не помню как, снова расплакалась, но это уже была разрядка от нервного напряжения.

В другой раз мне пришлось волей-неволей вмешаться в ссору двух медсестер, которая произошла в перевязочной в моем присутствии. Под суровым взглядом Тишина я отвела медсестер в свою комнату, но там, прежде чем я смогла сказать хоть слово, я расплакалась. В этом случае мои слезы произвели лучший эффект, чем брань. Медсестры подбежали ко мне, стали целовать мне руки и немедленно помирились!

Постепенно я становилась сильнее и начала брать в свои руки власть.

Главврач возмутительно распустил своих подчиненных. Во время празднования Пасхи в 1915 году я была потрясена непомерной роскошью нашего стола, которая не соответствовала условиям того времени. Я послала за управляющим и узнала, что существует лишь приблизительная бухгалтерия текущих расходов. Эту бухгалтерию он сам не вел, а посылал заявки в Красный Крест, когда это было необходимо. По всей вероятности, он действовал в рамках своих полномочий; Красный Крест, видимо, не проверял бухгалтерию, не интересовался расходами и всегда присылал требуемые суммы денег. Но я была непомерно удивлена, когда узнала, какая сумма тратилась ежемесячно на содержание нашей больницы.

В Швеции – хотя там, как и всегда, я не притрагивалась к деньгам и не занималась своими собственными денежными делами – я узнала, что существует общепринятая практика жить в соответствии с определенным бюджетом, подготовленным заранее. И, несмотря на отсутствие у меня опыта в ведении дел вообще и домашнего хозяйства в частности, я самонадеянно решила, что смогу решить эти практические задачи в управлении больницей.

Я взяла все бухгалтерские книги и с помощью отца Михаила начала проверять их. Над этими книгами мы провели несколько недель, считая на счетах, добавляя небольшие счета к огромным суммам, просматривая расписки и заявки. Всякий раз, когда я встречалась с главврачом, он нервно дергал усы, не осмеливаясь спросить, как продвигается моя работа, а управляющий смотрел на меня круглыми испуганными глазами. Но я не обращала внимания на их замешательство и не беспокоилась о том, знают ли они, что у меня возникли подозрения относительно них. Все счета были в таком беспорядке и запущенности, что это граничило с нечестностью, если и в самом деле не покрывало реальное взяточничество.

Системы не было никакой. Продукты закупались по любой цене, использовались бесконтрольно, и их наличие по списку никогда не проверялось. Вычеркнув старые грехи, я установила новые правила и за короткое время получила отличные результаты. С самого начала я не встречала ничего, кроме противодействия, потребовались огромные усилия, чтобы истребить привычку к небрежности, которая пустила везде глубокие корни. Эти усилия доставили мне дополнительные хлопоты. Мне пришлось узнавать цены из еженедельных сводок, выпускаемых местным интендантством, и в соответствии с этими ценами планировать меню. Мне также приходилось присутствовать на кухне при доставке продуктов. Но наши расходы заметно снизились, и, хотя мы больше не ели дичь и птицу, наше питание было по-прежнему очень хорошим.