Книга Вечера с мистером Муллинером - Пелам Вудхаус

Гипатия кивнула.

– Да, – сказала она. – Это верно. Дядя Перси всегда делает то, что ему велит тетя Присцилла. Но как ты думаешь ее умягчить?

– С помощью муллинеровского «Взбодрителя». Помнишь, сколько раз я хвалил тебе свойства этого замечательного тонизирующего средства? Оно удивительным образом преображает взгляд на мир. Достаточно подлить несколько капель в теплое молоко твоей тети Присциллы завтра вечером, и ты будешь потрясена результатами.

– Ты гарантируешь?

– Стопроцентно.

– Тогда все хорошо, – сказала девушка, заметно повеселев. – Потому что именно это я и сделала сегодня вечером. Ронни как раз предложил такой фокус, когда ты подошел к нам в саду, ну, я и решила попробовать. Нашла бутылку вот в этом шкафчике, подлила в теплое молоко тети Присциллы, а для равновесия и в пуншик дяди Перси.

Ледяная рука стиснула сердце Августина Муллинера. Он начал постигать скрытые пружины сцены, недавно разыгравшейся у него в спальне.

– Сколько? – охнул он.

– Самую чуточку, – сказала Гипатия. – Я не собиралась травить милых старичков. Примерно по столовой ложке на нос.

Из уст Августина вырвался хриплый дрожащий стон.

– Знаешь ли ты, – сказал он глухим голосом без всякого выражения, – что средняя доза для взрослого слона составляет одну чайную ложку?

– Не может быть!

– Может. Перебор в дозировке приводит к самым жутким последствиям. – Он снова застонал. – Неудивительно, что епископ вел себя немного странно, когда недавно говорил со мной.

– Странно себя вел?

Августин скорбно кивнул:

– Он вошел ко мне, ухватился за край кровати, сделал стойку на руках и ушел в моем костюме Синдбада-Морехода.

– Зачем он ему понадобился?

Августин содрогнулся.

– Страшно подумать, – сказал он, – но не замыслил ли он посещение «Дома вдали от дома»? Там же маскарад, помнишь?

– Ах да, конечно! – сказала Гипатия. – Пожалуй, именно поэтому тетя Присцилла зашла ко мне час назад и спросила, не одолжу ли я ей мой костюм Коломбины.

– Не может быть! – вскричал Августин.

– Очень даже может. Я не поняла, зачем он ей понадобился. Но теперь все ясно.

Августин испустил стон, вырвавшийся из самых глубин его души.

– Сбегай в ее спальню, посмотри, там она или нет, – сказал он. – Если я не слишком ошибаюсь, мы посеяли ветер и пожнем бурю. Осия, восемь, семь.

Гипатия убежала наверх, а Августин принялся мерить комнату лихорадочными шагами. Он завершил пять кругов и начал шестой, как вдруг снаружи донесся шум, в стеклянную дверь влетело нечто матросское и, тяжело дыша, рухнуло в кресло.

– Епискуля! – вскричал Августин.

Епископ сделал ему знак рукой, обещая побеседовать с ним, как только восстановит дыхание, и продолжал пыхтеть. Августин смотрел на него с глубокой озабоченностью. В облике его гостя было что-то подержанное. Часть синдбадовского костюма была сорвана с него, будто какой-то необоримой силой, а бескозырка вовсе исчезла. Казалось, оправдались наихудшие опасения Августина.

– Епискуля! – вскричал он снова. – Что произошло?

Епископ выпрямился в кресле. Дышал он уже спокойнее, и на его лице появилось довольное – почти самодовольное – выражение.

– Фу-у-у! – сказал он. – Было дело!

– Скажите мне, что произошло? – испуганно умолял Августин.

Епископ поразмыслил, располагая факты в хронологическом порядке.

– Ну, – сказал он, – когда я добрался до «Родного дома вдали от родного дома», там все танцевали. Отличный оркестр. Отличная музыка. Отличный паркет. Так что я начал танцевать.

– Вы танцевали?

– Разумеется, я танцевал, Муллинер, – ответил епископ с величавым достоинством, так ему шедшим. – Джигу. В подобных случаях, считаю я, долг высшего духовенства – подавать благой пример. Вы же не думали, что я отправлюсь в место, подобное «Дому вдали от дома», раскладывать пасьянсы? Безобидные развлечения не запрещены, если мне не изменяет память.

– Но вы умеете танцевать?

– Умею ли я танцевать? – сказал епископ. – Умею ли я ТАНЦЕВАТЬ, Муллинер? Вы слышали про Нижинского?

– Да.

– Мой сценический псевдоним.

Августин судорожно сглотнул.

– С кем вы танцевали? – спросил он.

– Сначала, – сказал епископ, – я танцевал соло. Но затем, к счастью, появилась моя дорогая супруга, просто пленительная в костюме из какого-то воздушного материала, и мы танцевали вместе.

– Она не удивилась, увидев вас там?

– Нисколько. С какой стати?

– Ну-у, не знаю.

– Так зачем вы спрашивали?

– Я не подумал.

– Всегда думайте, прежде чем заговорить, Муллинер, – сказал епископ.

Дверь отворилась, и вбежала Гипатия.

– Ее там… – Она умолкла. – Дядя! – воскликнула она.

– А, моя дорогая! – сказал епископ. – Но слушайте дальше, Муллинер. Мы танцевали и танцевали, и тут возникла крайне досадная помеха. Только мы вошли во вкус – все вокруг менялись партнерами и превосходно проводили время, – как вдруг откуда ни возьмись нахлынули полицейские, и – конец веселью. Крайне грубый и неприятный сброд. К тому же любители совать нос не в свои дела. Один без конца выспрашивал мою фамилию и адрес. Но я вскоре положил конец этому вздору. Врезал ему в глаз.

– Вы врезали ему в глаз?

– Врезал в глаз, Муллинер. Вот тогда-то и был порван ваш костюм. Этот субъект совсем меня допек. Пропускал мимо ушей мои слова, что свое имя и адрес я сообщаю только старейшим и ближайшим друзьям, и имел наглость ухватить меня за то, что, я полагаю, портной назвал бы свободной складкой ниже пояса в моем одеянии. Ну, естественно, я и врезал ему в глаз. Я происхожу из рода воинов, Муллинер. Мой предок, епископ Одо, славился во времена Вильгельма Завоевателя умением искусно орудовать боевым топором. Вот я и вдарил этого типа. Ну и кувыркнулся же он! – сказал епископ, довольно посмеиваясь.

Августин и Гипатия переглянулись.

– Но, дядя… – начала Гипатия.

– Не перебивай, дитя мое, – сказал епископ. – Я теряю нить из-за того, что ты меня все время перебиваешь. О чем бишь я? Ах да! Ну, тогда общее смятение еще более усилилось. Tempo[25] всего, так сказать, происходящего убыстрилось. Кто-то погасил освещение, а еще кто-то опрокинул стол, и я счел за благо удалиться. – Его лицо приняло задумчивое выражение. – Уповаю, – сказал он, – что моя дорогая супруга также сумела удалиться без особых затруднений. Когда я видел ее в последний раз, она выпрыгивала в окно – по моему мнению, с большой грацией и самообладанием. А вот и она! И нисколько не расстроена после своих приключений. Входи, входи, моя дорогая. Я как раз рассказывал Гипатии и нашему любезному хозяину о приятном вечере, который мы провели.