Книга Меняя историю - Геннадий Марченко

– Чем не вариант? Поживёт у них твой Высоцкий месячишко-другой, может, понравится и подольше задержится. Тем более за постой денег не берут. Если согласится, всё организуем в лучшем виде, пусть Владимир Семёнович не переживает.

Владимир Семёнович согласился, хотя и после некоторого раздумья. И ветреным апрельским днём я вместе с Севой Абдуловым провожал его в аэропорту. Обнялись на прощание, посадили Семёныча в самолёт, и с Абдуловым, не сговариваясь, направились в кафе, где заказали по сто граммов беленькой за успешный полёт и столь же успешное приземление. К счастью, по пути домой ни один гаишник мне не попался, иначе, тормозни они мою «Волгу», могли и права отнять. Или в СССР за вождение в нетрезвом виде не отнимали? Ладно, не важно, проскочил и проскочил, тем более и выпил-то всего ничего. А вот если бы попал в ДТП или сбил кого-то, тогда мои промилле вышли бы мне боком.

Дома сын встретил меня радостным «Папа!», а следом заявил: «Дай!» Ещё он научился говорить «мама», и таким образом пока его словарный запас состоял всего из трёх слов. Впрочем, как мне сказала Валя, дочь у неё начала говорить в два с лишним годика, так что Данька заговорил ещё с опережением. А на следующий день супруга завела разговор, не отдать ли Даниила в ясли. Мол, найдёт какую-нибудь работу, будет в дом деньги приносить.

– А как ты найдёшь здесь работу с пензенской пропиской? – спросил я.

– Думала об этом. Единственный вариант – выписаться из нашей терновской квартиры. Жалко жилплощадь терять, а что делать…

– Ну, если так решила, то выписывайся, будем оформлять тебе московскую прописку. А куда работать пойдёшь? Опять в овощной? Так ведь завмагом тебя сразу никто не поставит.

– Ничего страшного, могу и продавщицей на первых порах.

– А если в Союзе писателей завтра власть сменится и нас попрут с этой дачи? Тогда что, по съёмным квартирам мыкаться? Да ещё с ребёнком?

– То есть ты хочешь сказать, что согласишься вернуться в Пензу? Серёжа, не смеши меня. Я-то уже привыкла к Москве… Ладно, к Переделкино, но всё равно! А у тебя здесь работа, постоянные встречи, знакомства… Забыл, как мотался на «Суре» туда и обратно? Так что, думаю, ты и сам предпочтёшь съёмную квартиру Пензе. А ведь можно и в ЖСК вступить.

– Куда?

– В жилищно-строительный кооператив. Говорят, однушка три тысячи стоит, а двухкомнатная – пять тысяч. Разве не потянем?

– Хм, как-то я раньше над этим не задумывался. А ты права, своя квартира не помешала бы. Разузнаю в Союзе писателей, может, и правда что-то выгорит с жилплощадью.

– А можно и не в ведомственный ЖСК вступить.

– Ты думаешь? Этот вопрос тоже постараюсь выяснить… А вообще-то время обеда, что у нас там вкусненького? Супчик гороховый сварила? С копчёными рёбрышками? Ну ты ж моя молодец! Давай есть.

На Гданьской судоверфи имени Ленина подходила к концу дневная смена. Сейчас здесь готовили к спуску на воду рыболовецкий траулер для Советского Союза «Ангара».

– Эй, Лех, заканчивай! Ты же вроде собирался с нами пивка выпить сегодня вечером.

– Уже заканчиваю, парни. Буквально две минуты, осталось контакты подкрутить.

– Ну давай, мы тогда в душ и ждём тебя в раздевалке.

Электрик Лех Валенса, как и обещал, управился за пару минут. Быстро помылся, и вскоре товарищи уже направлялись в трактир «Морячка», расположенный буквально в десяти минутах ходьбы от судоверфи.

В этот вечер здесь мелькало немало знакомых лиц. На судоверфи трудилось почти двадцать тысяч работников, и многие после смены заходили сюда попить пива. Неудивительно, что к открытому несколько лет назад трактиру пришлось делать пристройку, и теперь в нём могли уместиться до сотни любителей хорошего пива.

Леха узнавали, приветствовали, похлопывали по плечу, жали руку. Личностью он был известной – принимал активное участие в жизни судоверфи, входил в профсоюз и рьяно бился за права простых работяг, чем и снискал их уважение.

– Парни, ваш столик, как обычно, держу за вами, – кивнул подошедшим протиравший пивную кружку трактирщик и крикнул официантке: – Марыся! Обслужи товарищей вон за тем столиком!

После второй кружки Леха потянуло на разглагольствования. Как обычно, предметом нападок стал социалистический строй и коммунистическая идеология, насаждаемая Москвой в Польше и других странах Восточной Европы.

– В сентябре 39-го Советы без объявления войны перешли нашу границу, взяли в плен двести сорок тысяч польских военнослужащих, а офицеров расстреляли в Катынском лесу. И после этого мы должны благодарить русских за то, что они якобы освободили нас от немцев? Да, кто-то скажет, что Советы потеряли в боях за Польшу несколько сот тысяч своих солдат. А кто их просил лезть к нам? Мы бы и с немцами прекрасно поладили. Они хотели всего-навсего избавить мир от коммунистической чумы… Марыся! Принеси-ка ещё пару кружечек пива!

После третьей кружки Валенса понял, что ему срочно нужно отлучиться.

– Парни, я отойду на пару минут, – сказал он окружившим их столик соратникам. – Потом я вам объясню, почему у власти в Польше оказались продажные политики…

Подходил он к своему дому уже в темноте, находясь в весьма приподнятом настроении. Валенса всегда так себя чувствовал после таких вот стихийных выступлений, пусть даже не с трибуны, а в обычном трактире. Да ещё и четыре кружки пива изрядно его взбодрили. Улыбаясь своим мыслям, он не сразу заметил движение сзади себя. А затем вдруг что-то укололо его слева в шею.

– Что за!..

Больше ничего сказать Валенса не успел. Он с ужасом чувствовал, как немеют мышцы пальцев рук, ног, шея, спина, даже глаза отказывались повиноваться. Рухнул на брусчатку и при этом ничего не почувствовал. Работал только мозг, который понимал, что тело медленно умирает, что кровь густеет, всё медленнее циркулируя по венам, что сердце бьётся всё реже и реже.

Недвижимыми зрачками Валенса увидел, как возле его лица промелькнули ноги убийцы, обутые в простые, но качественные ботинки на мягкой подошве. А затем он остался один умирать на холодной брусчатке в желтоватом свете уличного фонаря.

Некролог в местной газете «Гданьский вестник» появился на второй день после того, как запоздавшая парочка влюблённых обнаружила тело известного активиста. В последний путь электрика гданьской судоверфи Леха Валенсу провожали несколько сотен человек. Многие шептались, что из Валенсы мог бы получиться в будущем неплохой политик. Правда, учитывая его антикоммунистические высказывания, политик, скорее всего, опальный. И, возможно, в изгнании. Жаль, ах как жаль, такого хорошего человека потеряли!

А ещё спустя неделю краковский кардинал Римско-католической церкви Кароль Войтыла, приехавший на очередной папский собор в Ватикан, побелевшими от напряжения пальцами держал свежий номер газеты итальянских коммунистов «L’Unita». Его взгляд был прикован к чёрно-белой фотографии на центральном развороте. На снимке был изображён не кто иной, как он сам, только в мирском облачении, сидевший на кровати… и нежно обнимающий подростка лет двенадцати с глазами, закрытыми чёрной плашкой. Прочитать текст для кардинала, владеющего добрым десятком языков, было делом несложным. Но сейчас Войтыле казалось, что лучше бы он не знал этого проклятого итальянского. Хотя тут и одного снимка достаточно, чтобы понять содержание написанного.