Книга Философия возможных миров - Александр Секацкий

Мало кто сомневается, что справедливее всего было бы судить о художнике по его произведениям, как судят о смоковнице по ее плодам. Опять же востребованность в моральной форме тоже не может служить критерием права художника быть и оставаться художником, есть еще нечто великое и воистину мистическое – талант… Увы, обе эти прекрасные посылки фальсифицированы безвозвратно и неисправимо, они давно превратились в бессильные заклинания и дежурную риторику. Между тем магия причастности к креативному классу осталась и в чем-то даже возросла, поэтому всякий, кто может сказать о себе, что он тоже некоторым образом художник, в случае признанности обнаруживает в себе также и мотивы Ван Гога и Микеланджело. То, что при этом приходится оплачивать свое пребывание в творческих эшелонах, делая это чрезвычайно непрозрачно, как бы и не оплачивая вовсе, будто правая рука не ведает, что делает левая, инициирует новые волны желающих и воспаляет ярость благородную всех отодвинутых и непопавших.

Теперь представим себе, что достигнут некий уровень прозрачности – это вовсе не обязательно прозрачность каждого отдельного «контракта»; достаточно наличия эксплицитного алгоритма «как стать художником», как стать поэтом, исполнителем, etc. Если такой алгоритм наличествует и есть люди, реально им пользующиеся, условия для формирования комплекса неполноценности практически исчезают. То, чего не мог достичь когда-то Нерон, теперь вполне под силу средней руки банкиру – и разве это не верная примета цивилизации и прогресса? С этого момента начинается быстрый (хотя и не одноразовый) сброс балласта. Прежний модус вивенди, в соответствии с которым быть художником нелегко, но считаться им очень престижно, больше не работает. Теперь в том, чтобы стать художником, нет особых проблем, однако престиж уже не тот: не то что бы он пропадает совсем и сразу, песенка самоотчета по-прежнему звучит:

Сняться в фильме «Где ты, любовь» —Очень хорошо для меня…

И все же эта престижность теперь попадает в общий имманентный ряд привилегированного потребления (куда включены все гаджеты и все имеющие конкретную стоимость услуги) и теряет свою эксклюзивность. Теперь это вопрос выбора инвестиций и, так сказать, предпочтения абонементов: можно выбрать курс фитнеса в невесомости, можно курс знакомства с глубоководной феерией в батискафе, а можно курс «Я солистка рок-ансамбля». Допустим, что этот курс окажется самым дорогим и не всем будет по карману, – хотя с чего, собственно? Это в любом случае не беда, прозрачность механизма дает возможность, не впадая в мучительные переживания («быть или не быть?», «тварь я дрожащая или право имею?»), просто скопить денег. Сначала можно поработать слушателем или даже фанатом (работа не из легких, но вполне переносимая), а там и оплатить подходящую программу, где ты уже художник, солист или поэт.

Поскольку искусство подпитывается многими могучими источниками, среди которых и сама воля к бессмертию, нет сомнений, что «нормальные художники» все равно останутся и даже будут численно преобладать. Но насколько же расчистится их горизонт присутствия! Ибо теперь уже не нужно будет с придыханием (или с показной небрежностью) упоминать о роде своих занятий, не рискуя наткнуться при этом на иронический, всепонимающий взгляд. С другой стороны, прекратится или существенно ослабнет посторонняя тяга, рассеется смутное обаяние образа, успокоятся и дети портфельных инвесторов, и их портфельные отцы. В нашем одном из возможных и даже очень возможных миров им есть что ответить на зов души юной девушки, восклицающей:

– Папа, я хочу быть актрисой!

– Да без проблем, Василисочка, – скажет он, – у нас есть на это средства, и для тебя мне ничего не жаль. Но, может быть, выберем индивидуальную программу с изюминкой? Самые лучшие завидушки?

Впрочем, в условиях открытого и прозрачного рынка зависти Василиса и не станет предъявлять претензий, характерных именно для нашего мира, в случае радикальности охватившего ее протеста она уйдет к тайным художникам, которые не поставляют свои творения на рынок и чьи усилия направлены непосредственно на преобразование социальной действительности, не задерживаясь на стадии произведения.

* * *

Продолжая гипотетический обзор нашего гипотетического мира, мы вновь должны обратиться к экзистенциальным и психологическим реалиям, вытекающим, быть может, из одного-единственного факта коммерциализации зависти. Но прежде, доверяясь логике визионерства и простительному человеческому стремлению оглядываться по сторонам, предлагаю еще одну маленькую новеллу.

Русские завидки

Федор Сапожков, отставной полковник, предпочитающий теперь называть себя инвестором, живет в Канаде уже без малого десять лет. Адаптация к чужим краям прошла на удивление успешно – заморские законы и чуждая языковая среда не смогли ей воспрепятствовать. Сложился даже свой бизнес, что стало предметом удивления для коллег, тоже неплохо устроившихся, но довольствовавшихся вывезенным с далекой родины. А вот Сапожков нашел подходы, да так, что перестраиваться особо и не пришлось, как раз прежние навыки и пригодились. Устраивают отставного полковника и различные возможности, доступные на заокеанских территориях: гольф, подстригание газона, щадящий отдых и прочее в духе «это хорошо для меня» с поправкой на нравы отставного полковника.

Но с тамошними программами зависти у Федора нелады: жидкие какие-то программки, как шоу Санта-Клауса… Его вкус консервативен, и тут он солидарен с товарищами: любит русские завидки, эту совсем простую на первый взгляд услугу, которую тем не менее нигде, кроме как в России, не оказывают. Вот почему, навещая Россию-матушку, полковник Сапожков никогда не отказывает себе в этом удовольствии. И заказывает русские завидки он не в каком-нибудь навороченном ресторане, где они, конечно, тоже входят в меню вместе с напитками, нет, за этим блюдом Федор предпочитает идти в простой русский кабак – разумеется, не из скупости, а именно из-за качества.

Вот, допустим, хорошее, вполне демократичное заведение – ресторанчик в Чертаново под названием «У Сереги». Тут и уха нормальная, салатики из свежих овощей, пельмени сами делают. Ну а под водочку с грибочками, конечно, грех не заказать русские завидки. Вот и подсаживается к тебе собутыльник, никакого психологического образования у него нет – для русских завидок оно и без надобности, тут ведь главное искренность.

Спрашиваешь собеседника, как зовут, какие напитки предпочитает, – ну это так, для проформы, ведь ясно, что водочку, водка и русские завидки – близнецы и братья. Наливаешь из графинчика, пододвигаешь грибочки, огурчики, балык и – пошло-поехало… Задушевная беседа с неподдельной искренностью:

– Жизнь, Колян, такая штука, что держать ее надо за горло, тогда она тебе и улыбнется. А хватку ослабишь, так она тебе тут же подляну подкинет…

Такие речи любит произносить Федор, сдабривая их сочными русскими словами. Колян речи внимательно выслушивает, удивляется, качает головой:

– Как же вам так все проворачивать удается, Федор Максимович? Тут ведь без везения никак! Одно слово, Бог вас любит, а уж если Бог не любит, то хоть…