Книга Послушай мое сердце - Бьянка Питцорно

И вот, когда настал черед песни, весь класс завел: «Вот и кончился день тяжелый» и умолк. По двору разнесся высокий чистый голос Элизы, которая звонко пела:

Вот и кончился день тяжелый,

Вы ужасны, как ад, синьора.

Вы страшны, как свинья из лужи,

Нет вас гаже, противней, ху-уже!

Те, что стояли поближе, смеялись все: и стар, и млад, а одноклассницы с ужасом уставились на Элизу. У нее что, помутился рассудок? Но если Звева заметила это еще накануне, значит Элиза пела эти оскорбительные строки не первый день. Что скажет синьора Сфорца?

Учительница остолбенела. Она не могла произнести следующие команды: «Поклон!» и «Равняйсь! Вперед, марш.»

Единственное, что она смогла выговорить через не сколько секунд дрожащим голосом, показывая пальцем на Элизу, было:

— Маффеи!

И Элиза — по правилам поднятый палец означал, надо запевать песню, — начала с начала:

Вот и кончился день тяжелый,

Вы ужасны, как ад, синьора…

— Хватит! Замолчи! — пыталась остановить ее учительница, но Элиза уже завелась и допела куплет до конца, к большому удовольствию вторых и третьих классов.

Поднялся страшный шум. Все заговорили одновременно. Кто-то хохотал, какой-то Кролик пищал:

— Ты что, хочешь, чтоб она тебя убила?

Учительница стояла неподвижно, белая как мел. Сторож усадил ее на стул и принес стакан воды.

— Давайте, все по домам! Расходитесь, расходитесь! Мне надо закрыть ворота! — кричал синьор Пиу, оттесняя любопытных.

Розальба взяла Элизу за руку и потащила сквозь толпу к выходу:

— Ну, теперь посмотрим, что будет дальше.

На этот раз Элиза была уверена, что назавтра ее побьют. Конечно, она чуть-чуть волновалась, но главное — ей было страшно интересно, ведь ни один взрослый никогда в жизни не поднимал на нее руку, и она не знала, как это бывает. С виду это было не особо приятно. Но Приске чуть ли не каждый день доставалось от матери, да и Аделаиде, в конце концов, как-то пережила все это. Чем Элиза хуже других, неужели не выдержит это испытание?

Но вместо этого после обеда, когда бабушка Мариучча была на кладбище, учительница позвонила по телефону. К счастью, дядей тоже не было дома, так что трубку взяла няня.

— Вы член семьи? — спросила синьора Сфорца, представившись.

— Конечно! — ответила няня.

— Тогда я бы вам посоветовала показать девочку врачу. Возможно, неврологу. Сегодня в школе она вела себя очень странно, лепетала какой-то вздор. Она выставила себя на посмешище перед всей школой. Может быть, у нее тепловой удар. Или она переутомилась от занятий. Мне кажется, у нее слабые нервы. Она говорила гадости и про меня. Но не в этом суть. Покажите ее врачу, иначе нам самим придется об этом позаботиться. Будет очень неприятно, если с ней опять случится приступ и нам придется вызывать школьного доктора, тогда все узнают, что ваша внучка нуждается в психиатрической помощи.

Няня слушала, вытаращив глаза.

— Не волнуйтесь, синьора. Мы примем меры, — произнесла она наконец. Она повесила трубку и медленно обернулась к Элизе, которая стояла рядом, пытаясь разобрать что-нибудь из разговора. — Послушай, эта учительница сказала, что ты сошла с ума. Что ты натворила?

Это уж слишком! Ну и хитрющая же эта учительница… Бедная повредившаяся в уме девочка может говорить все, что угодно, и ее слова ничего не будут значить. Учительница и пальцем ее не тронет, но, прикрываясь заботой о ней, убедит всех упечь ее в психушку. А что скажет дядя Леопольдо, когда узнает, что своим поведением она завоевала себе славу, от которой так сложно потом отделаться? В детективах, если кто-нибудь притворяется сумасшедшим (обычно какая-нибудь придурковатая жена, которая не знала, что ее муж преступник), ему потом приходится годами доказывать, что он нормальный.

Надо во что бы то ни стало сделать так, чтобы никто из домашних не узнал об этом звонке.

— Ну? Что ты натворила?

— Да ничего такого! Она услышала, как я пою одну смешную песенку… Ну, знаешь, такую бессмысленную белиберду…

— В школе не поют, — строго сказала няня.

Элиза притворилась, что ей очень стыдно:

— Я больше так не буду. Обещаю. Умоляю, няня, не рассказывай бабушке. Она будет только понапрасну волноваться: ты же знаешь, какая она мнительная! И дядям не рассказывай…

— Хорошо. На этот раз прощаю. Но ты отныне веди себя хорошо. Я не хочу больше слышать ничего подобного, ясно?

Приска и Розальба, которых Элиза вызвала на срочное совещание, согласились с ней — план не работает.

Если синьора Сфорца из-за каждого нового преступления Элизы, вместо того, чтобы бить ее, будет звонить бабушке или дядям, в конце концов кровавая расправа совершится не в школе, а в доме Маффеи.

— Нужно придумать что-нибудь новенькое, — вздохнула Приска. — Такое серьезное преступление, чтобы у нее сдали нервы и она мгновенно среагировала. А отвесив тебе оплеуху, она уже не сможет всем рассказывать, что ты сошла с ума…

Это предприятие теперь казалось куда сложнее, чем виделось вначале. Учительница готова была пойти на любую хитрость, чтобы избежать лобового столкновения.

Глава третья,

в которой учительница нервничает

— Ты какая-то беспокойная, — сказала Ундина Приске. — Не слушаешь, делаешь ошибки во всех задачках и вертишься на стуле, как уж на сковородке… Можно узнать, что с тобой такое?

Но несмотря на всю любовь и доверие, которые Приска к ней питала, синьорина Мундула все же принадлежала к миру взрослых. К тому же она сама учительница. Невозможно посвятить ее в План кровавой расправы. Наверняка она выдаст их дяде Казимиро, и все сорвется. Так что она объясняла собственное беспокойство пропажей Динозавры (это не был только предлог, она действительно не могла с этим смириться) и новой манией учительницы, которая портила жизнь всему классу.

Теперь тетрадки должны быть не просто чистыми и опрятными. Они должны были быть безукоризненными. Ни единого пятнышка и помятости. Без исправлений и зачеркиваний, с полями, выровненными до миллиметра. В общем, должны больше смахивать на книги, чем на тетради.

Дело в том, что в этом году вводились новые правила для вступительного экзамена в среднюю школу.

Экзамен за пятый класс, то есть последний класс начальной школы, проводили в самой школе, и комиссия составлялась из учителей других классов, которые так или иначе знали всех детей, ведь за пять лет они тысячу раз встречали их во дворе, в вестибюле, на лестнице и в коридорах.

А потом надо было сдавать вступительные экзамены в местном отделении Управления средними школами, там комиссия состояла из незнакомых преподавателей. Учителям запрещалось провожать своих детей и присутствовать на экзаменах. Это испытание детям предстояло проходить в полном одиночестве.