Книга Мене, текел, фарес.... - Олеся Николаева

— Что-что? — сначала непоняла я. И вдруг вспомнила, засмеялась. Засмеялся и он, замахав рукой. Потомсложил пальцы, начертал в воздухе огромное крестное знамение:

— Чтобы ты не блудиль!

Так и стоял на дороге,глядя мне вслед, пока я не выехала на шоссе.

А между тем наСвято-Троицкий монастырь стали обрушиваться бесконечные несчастья. За мафиозоли, за разгон ли монахов или за что-то еще — Бог весть. То на хоздворевзбесилась огромная монастырская собака — матерый «кавказец» — и загрызланасмерть молодого послушника. То в многовековой дуб ударила молния, и внизрухнула огромная ветка, придавив садовника монаха Матфея, так что его, всегопереломанного, уложили в монастырский лазарет. То послушник, оказавшийся избывших уголовников, ткнул вилкой в бок своего соседа по келье — того самогостарого чекиста, которого отец Филипп привозил к игумену Ерму.

Звучит это, конечно,очень страшно: бывший уголовник — ткнул вилкой в бок — старому чекисту — вмонастырской келье — ай-ай-ай! Что же это за монастырь!

Но на самом деле этотгрозный уголовник был несчастнейший человек. Угодил он в лагерь по «бытовухе» —за то, что дал в ухо своему соседу по коммуналке, между прочим, ударникурок-группы «Паутина»: тот сидел у себя в комнате и постоянно репетировал насвоих тарелках и барабанах. Все время слышалось его «бум-бах-трах-тарарах». И вконце концов схлопотал от соседа. А подружка ударника вызвала милицию изасвидетельствовала факт избиения, еще и навесила на него кражу денег. Вот он изагремел на три года. А они тем временем выписали его из квартиры,приватизировали ее и продали. И сами стали менеджерами этой рок-группы. А унего не осталось ни кола ни двора. По счастью, сидел он в лагере с каким-то верующимчеловеком, тот его и привел ко Христу. И он оказался в монастыре.

Вел он жизнь строгую иподвижническую — почти ничего не ел, не спал, не болтал, все только «да-да» и«нет-нет». Свою часть кельи занавесил простыней и молился за ней ночами,отбивая поклоны. Цепью вокруг чресел себя обмотал, по примеру древнихподвижников. Говорил — самое слабое место это у человека: любая дрянь через этоместо к нему подход найдет. Но, по духовной неопытности, стал осуждатьнерадивую братию: какие ж они монахи — вон брюхо себе набьют, языки начешут,спать завалятся — какая ж у них молитва? И подловил его лукавый на этомосуждении.

Как-то его сосед покелье — старый чекист — принес в келью четвертинку:

— Помянем мою жену,Катю-грешницу. Ни литургию по ее душе не могу заказать, ни панихидку, потомукак сама на себя руки наложила. А так — по-свойски, келейно, почему бы непомянуть: сегодня ровно три года, как ее нет.

А уголовник, как пришелв монастырь, повторяю, ни капли не пил и жил впроголодь. А чекист ему:

— Ну не фарисействуй такуж. Сказано — надо душу свою положить за други своя... Понял? Душу! А ты глотокне можешь сделать по любви к ближнему!

После этого бывшийуголовник сделал-таки глоток. А потом — еще один. А потом еще. Сидел,размахивал вилкой с соленым огурчиком. А у бывшего чекиста и еще один мерзавчикобнаружился... Ну и с пьяных глаз попер на бывшего уголовника:

— А ты что для Родиныделал, когда я служил в разведке? Когда немецким коммивояжером притворялся?Когда шкурой рисковал, пробираясь в тылы врага? Ты на зоне грелся? У парашиотлеживался?

Вот и схлопотал. Сбросилбывший уголовник с вилки огурчик да как ткнул ею в жилистый чекистский бок, —вилка аж погнулась, алюминиевая, хлипкая.

А старый чекист какзаорет... На крик сбежались послушники, а Дионисий так даже подушкой сталвразумлять бывшего уголовника. А тот уже и сам сидит ревет в три ручья:

— Братия, простите меня,бес попутал! Это мне за то, что я вас осуждал! Только не сдавайте меня ментам!

Сдать — не сдали, нонаместнику кто-то донес. И он устроил громкое разбирательство, так что историяэта получила огласку вне монастырских стен.

Чтобы хоть на кого-топеревалить ответственность, наместник Платон влепил выговор иеромонаху Иустину— тот был духовником уголовника: «Как не предусмотрел?» А кроме того — «Какимобразом оказался в чужой келье?» — наложил на Дионисия епитимью: ухаживать забольными чернецами в лазарете — мыть пол, выносить горшки.

Ну и хорошо. Тамсхимники лежат, немощные по плоти да полные духовных историй. Один все проапостолов рассуждал:

— Апостолы за Христомходили, а ведь какие были еще несмысленные, дурные. Все сомневались, роптали,хотели раны Христовы руками потрогать... Иуда вообще продал Господа за тридцатьсребреников, Петр от Него трижды отрекся, и все покинули своего Учителя еще вГефсиманском саду. Грешные люди, простецы, мытари, рыбари... И что? Все, кромепредателя, покаялись, всем Господь дал силы пострадать за Него, всех спас, всехприблизил к Себе в Царстве Небесном. Вот и на нас, наверное, смотрят миряне,говорят меж собой: что такое эти монахи? Едят, пьют, суетятся, ссорятся, —какой в них прок? Чем же они лучше нас? Почему это Господь их так любит, почемуэто Он их слушает, освящает их Духом Святым?

— Да, вот именно,почему, за что? — неожиданно спрашивал Дионисий.

— За одно лишь твердоепроизволение Ему служить. Он позвал — ты пошел, не раздумывая. За то, что хотябы раз в жизни имел решимость бесповоротно отказаться от мира ради Него. А тамдальше — всякое с монахом может произойти: крутит его, вертит, трясет, мнет,гнет, ломает... Но если случится пасть — так сразу восстань и иди опять заХристом. Опять падешь — снова восстань. А снова падешь — опять восстань. А безэтой решимости мы, монахи, кто? Так только — хорошие ребята, холостяки...

Подолгу сидел Дионисийпри этом схимнике, воздыхал:

— Самое большое чудосостоит в том, что как бы христиане самыми хитрейшими способами ни пыталисьуничтожить Церковь, она — живет!

Потом монах Матфей егопереманил. То все лежал, прильнув к радио, особенно его поразило пениескороговоркой, рэп. Он долго слушал, слушал, качая головой и ухмыляясь вбороду, наконец, пригласил и Дионисия, с уважением поясняя: «Дывись. Як пацаныбалакають. Размовляють гарно». И вдруг решил, чтобы зря не терять время,обучить его китайскому языку — все равно хлопец без дела.

Китайский же язык отецМатфей осваивал когда-то в условиях пограничной службы на советско-китайскойгранице. Ему приходилось тогда часто ездить к китайцам и принимать их у себя,потому что на границе тоже шла нормальная жизнь: обмен товаров, перебежчиков идаже рыбацких лодок, заплывших в неположенные места.

Почему-то те два-тридесятка слов, которыми располагал отец Матфей, настолько пришлись ему посердцу, что он с любовью повторял их и в дни своей монашеской жизни.

— Ну що таке — янь? — спрашивалон Дионисия.

— Не знаю, — с улыбкойпризнавался Дионисий.

— Це — тютюн.