Книга На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов - Фёдор Фёдорович Тютчев

под ноги товарищам, которые в пылу своем не видят даже его и грубо топчут тяжелыми, окровавленными подошвами… Вот из подземелья выходят два абрека, по видимому, безоружные; они падают на колени и умоляюще простирают руки в знак покорности. Несколько солдат бросаются к ним, желая захватить живьем, но в ту минуту, когда они уже совсем близко от мюридов, те с быстротою молнии вскакивают на ноги, в руках их неведомо откуда взявшиеся клинки… С злобным криком кидаются горцы на оторопевших солдат… несколько взмахов вооруженных кинжалами рук, и вокруг мюридов уже корчатся на земле с перерезанными горлами, вспоротыми животами и грудями их слишком доверчивые враги; но на смену павшим солдатам появляются новые, со всех сторон бросаются на вероломных горцев и буквально разрывают их штыками на части.

Как река, прорвавшая плотину, разливаясь все шире и шире, затопляет мало-помалу окрестные луга, так и русские войска, выбив горцев из первых ярусов и завалов, разлились по всему аулу, оттесняя горцев и заставляя их отступать перед своим губительным натиском.

Николай-бек внимательно прислушивался к шуму битвы и старался угадать по нем о результатах боя. Скоро для него стало ясным, что аул захвачен и обречен на гибель. С каждой минутой русские голоса становились все громче и громче, они раздавались уже подле самой сакли… Встревоженная шумом, Дуня опять впала в забытье и металась на своем матрасе, выкрикивая непонятные слова и целые фразы… Вдруг занавеска, служившая дверью, сильно колыхнулась, раздался топот нескольких ног, хриплые голоса, ругательства, и через минуту в комнату ворвались несколько человек солдат. Лица их были измазаны кровью. Кровь струилась по их штыкам и ружейным дулам, они были разгорячены боем и пьяны от убийства, глаза дико блуждали, а пересохший рот выкрикивал бессмысленные ругательства.

Впереди всех находился седой унтер с Георгиевским крестом на мундире; его старческое лицо с седыми усами и клочками бровей над глубоко впавшими глазами было искажено, жилы, как веревки, надулись на лбу, он дико кричал какую-то бессмыслицу, призывая кого-то для чего-то на помощь. Увидя Николай-бека, старик издал глухой крик, похожий на рев быка, и наклонив вперед штык, кинулся на Николай-бека. Тот вскочил и, ловким ударом шашки отклонив направленный прямо в грудь ему штык, крикнул гневным и властным голосом:

— Дурак, куда лезешь, не видишь разве, что здесь лежит умирающая, православная!

Этот неожиданный оклик, правильная русская речь Николай-бека сразу образумили унтера.

Он опустил ружье и недоумевающе оглянулся. Ворвавшиеся с ним солдаты сделали то же. Наступила мертвая тишина, среди которой ясно и отчетливо раз дались слова умирающей:

— Братцы, — тихо и ласково произнесла Дуня. — Не проливайте крови, дайте мне умереть спокойно… А нет ли священника… голубчики, родные, Христом Богом молю, приведите священника… истомилась душа моя… изныла… тяжко мне… ох, тяжко!

При этих словах за минуту перед тем озверелые, помышлявшие только об убийстве солдаты сразу опомнились. Выражение неистовой злобы сбежало с их лиц, уступив другому, более высокому и одухотворенному.

— Кто ты такая, страдалица Божья? — первый спросил унтер, подходя к Дуне и участливо присаживаясь подле нее на корточки.

— Из Назимовской станицы, — тихим шепотом отвечала та. — Попа Андрея Бождарова дочь…

— Знаю, это из той станицы, что три года тому назад горцы разорили. Ты, стало быть, все время в плену была? Ах ты, моя сердечная, горемычная… больна, стало быть?

— Умираю… священника… Богом молю, священника!..

— Ишь ты, что ж нам с тобой делать? — вопросительно посмотрел унтер на остальных солдат, без шапок столпившихся в углу. — Жаль сердягу, а помочь как — не знаю, — раздумчиво добавил он.

Остальные солдаты хранили глубокое молчание. Лица их были сосредоточены, и на них было яр ко написано выражение сострадания к умирающей и особенное чувство почтения к уже склонившейся над изголовьем смерти. Те самые люди, которые сами только что сеяли смерть и в свою очередь ежеминутно готовы были умереть, теперь благоговейно стояли с серьезными лицами, ни единым словом не нарушая торжественность минуты.

— Вы, братцы, вот что сделайте, — выступил Николай-бек, на которого никто не обращал внимания. — Возьмите ее с матрасом и снесите к резервам… пусть священник исповедует ее и приобщит; когда умрет, похороните по-христиански. Этим вы большое добро и угодное Богу дело сделаете. Вам Господь за то удачу и счастье пошлет.

— Что ж, пожалуй, ты прав, — согласился унтер. — Снесем, братцы, что ли? — обратился он к солдатам.

— Отчего же не снести, можно, — заговорили те, — самое разлюбезное дело будет… иначе ничего не придумаешь… Ну, берись, что ли, за концы, понесем.

Четыре солдата бережно взяли за концы матрас, на котором лежала Дуня, и двинулись из комнаты.

— И легкая же, братцы, — не удержался кто-то из них. — Кажись, один и то бы унес не весть Бог куда.

Когда все вышли, Николай бек машинально двинулся вслед за ними. На дворе унтер, шедший с ним рядом, вдруг словно что вспомнил. На лице его мелькнуло тревожное выражение, он пристально воззрился на Николай-бека и с беспокойством спросил:

— Постой, брат, как же так, а ты сам кто?

Этот вопрос сразу заставил Николай-бека опомниться. Он понял страшную опасность, угрожавшую ему. Смерти он не боялся, но попасть на виселицу или на каторгу вовсе не входило в его планы.

— Кто я такой? — переспросил Николай-бек, нарочно замедляя шаг, чтобы дать отойти подальше солдатам, несшим Дуню. — Кто я такой? А тебе зачем знать?

— Ты не чечен, сознавайся! — допрашивал унтер, наступая на Николай-бека.

— Нет, чеченец. Почему ты думаешь, что я не чеченец? — приостановился Николай-бек.

— Лицо у тебя не татарское и речь не та; ты русский, дезертир. Признайся? — допытывался старик, тоже останавливаясь и не замечая, что его солдаты, завернув за угол, исчезли у них из виду.

— А если и русский, тебе какое дело? — спросил в свою очередь Николай-бек и затем добавил решительным тоном: — Послушай, старик, ты только что сделал доброе дело для моей жены, а потому я не могу заплатить тебе злом за добро. Ты в моих руках. Смотри, твои ушли, а я несравненно сильней тебя, моложе и ловчее, со мной тебе не тягаться, ступай подобру-поздорову, понял?

— Кто ты такой?.. Не стращай, не испугаюсь! — запальчиво закричал унтер, снова приходя в боевое раздражение и хватаясь за ружье.

— Кто я такой? — гордо переспросил Николай-бек. — Изволь, я скажу. Я наиб Шамиля, знаменитый Николай-бек, за которого посулена тысяча рублей за мертвого и три — за живого, вот кто я!

Унтер на мгновенье было опешил, но тотчас же опомнился.

— А, так вот ты кто! Сдавайся, коли так! —