Книга Дневник восьмиклассника. Второе полугодие - Юрий Ра

на стол.

— Да? Мне он ничего не говорил про свои планы. И почем?

— Да какая разница, почем! Ты не слышишь, он на базаре будет стоять и как торгаш деньги просить за эту фигню!

— А ты попробовала ею ноготь подпилить, не понравилось?

— Понравилось, не понравилось — какая разница!

— Большая. Михаил, по сколько думаешь продавать?

— По семьдесят копеек.

— Почему именно столько? Как рассчитывал цену, осмечивал как?

— Вообще не осмечивал. Цену в данном случае диктует рынок. Рубль просить — скажут, что дорого. А полтинник — мало. Никто всерьез не воспримет такую цену. Ничего приличного за пятьдесят копеек продавать не могут по мнению покупателей. Так что лучше девяносто попрошу. Так солиднее. Еще не рубль, уже не даром.

— Видишь, Вера, какой у человека серьёзный подход к делу. А то кричишь. Михаил, а не боишься прослыть спекулянтом, торгашом. Комсомолец, а стоишь на базаре как бабка с морковкой.

— Бабка не спекулянтка, она морковь сама растила. И я не спекулянт. А стыдно пусть будет тем, кто сам копейку не заработал.

— И куда ты заработанное собираешься потратить?

— Вещи кое-какие прикуплю, чтоб соответствовать.

— А мы тебе не покупаем вещи?

— Покупаете. Но наш бюджет не потянет импортные джинсы и нормальную обувь на меня. Лучше я на свои куплю, мне так будет комфортно.

— Да, а мальчик-то вырос. Я тоже в твои годы себе на одежду старался заработать, чтоб на шее у матери не сидеть.

— Да что ты с ним разговариваешь, Дима! Скажи ему своё отцовское слово, и пусть только попробует ослушаться!

— Хорошо. Тогда слово моё будет такое: делай что задумал, но потом не ропщи. Мы тебя предупредили о возможных последствиях. Не факт, что из комсомола не попрут, если узнают в школе. Как минимум, пропесочат.

— Я тебя услышал. Со школой разберусь. В конце концов Корчагин я или нет? Видишь преграду — смети! Есть цель — лети к ней. Шашки наголо и вперед!

— Ну да, знать бы еще твою цель, Миша, — вздохнул отец. А кому сейчас легко?

И я пошел в нашу с Пашкой комнату делать следующие пилочки. Самое забавное, что Павел сел со мной рядом и спросил, может ли он чем-то помочь. А чего ж не помочь — дал ему линейку, карандаш, пусть размечает наждачную бумагу для нарезки полосок. Справится небось.

3 февраля 1982 г

— Что это, Корчагин?

— Записка от родителей, Галина Ильинишна. Что я завтра не смогу в школу прийти.

— По какой причине? — Училка пару раз просканировала текст, но не смогла выжать из синих строчек нужную информацию.

— Там же чётко написано — по семейным обстоятельствам. Стандартная формулировка, если что.

— Что значит твоё «если что»? Объясни.

— Фразеологический оборот, обозначающий ситуацию, очевидную всем её участникам. — Как тебе такая формулировка?

— Ладно, Корчагин, с тобой всё ясно. Я не разрешаю тебе пропускать школу завтра. Причину уважительной не считаю.

— Галинишна, так я и не спрашивал вашего разрешения. Я вас ин-фор-ми-ро-вал. Для вашего спокойствия.

Сам не знаю, зачем я произнес это слово по складам. Хотел показать классной её место? Или привычка доминировать в коллективе? Так она не из нашего муравейника, она вне коллектива класса. Зря я так, если честно. Нанес человеку пользу, отойди в сторонку. Без добивания можно в этой ситуации было обойтись. С другой стороны, я же не просто глумлюсь, я вырабатываю у женщины рефлекторную боязнь. Не ненависть, которая может толкнуть на путь камикадзе, а естественную опаску: увидела, отошла молча.

'Завтра у меня по графику Москва. Не ставя в известность классную руководительницу, я уже смотался до Олега Александровича, хотел отпроситься у директора. Но он решил вопрос с моим прогулом несколько иначе. Не надо козырять покровительством шефа, просто возьми записку от родителей и прогуляй школу как все воспитанные дети. А еще высказался в плане, что ты молодец, Корчагин, и что зашел посоветоваться, молодец. И что не бросаешь заниматься журналисткой, тоже молодец.

— Но твой выбор издательства и атаки лбом на неподдающуюся редакцию журнала… одновременно внушают и уважение, и жалость. — сказал он, глядя в глаза.

— Наглость первое счастье журналиста. И вообще, пусть боятся!

— Тебя? — Только что серьезные глаза директора засмеялись.

— Ну да. Это я пока несерьезного веса пацан. А через пару-тройку лет от моей фамилии в редакциях морщиться начнут.

— Это разве хорошо в карьерном плане? Поясни, Корчагин.

— Нюансы, все дело в нюансах. Я добьюсь такой ситуации, когда редактору будет меня проще напечатать, чем отказать.

— Ах ты в этом смысле! Кстати, некоторые с девушками по тому же принципу отношения строят. Хотя тебе это пока не актуально. Ты ж у нас первый парень на деревне.

— Вы мне льстите, Олег Александрович!

— Ладно, иди. С тебя журнальчик. Будем музей имени тебя создавать с твоими первыми публикациями в мировой прессе. Бюст какой предпочитаешь?

— Вот такой! — Я не удержался и показал на себе, какие бюсты мне нравятся. Хотя, как говорят, на себе показывать дурная примета.

— Иди уже, Корчагин! — Смеясь воскликнул директор, и я пошел под его смех. Он думал меня подколоть, пусть теперь сидит подколотый.

Кажется, я что-то пропустил… Ах да, сначала был звонок в Москву! Во вторник, то есть вчера я не стал задерживаться после школы, а позвонил в редакцию по оставленному мне телефону. Прямо как в своё время вернулся, честное слово! Редакция, переговоры, треп ни о чем и снобизм тех, кто лучше всех разбирается в литературе вообще и журналистике в частности. По их мнению'.

Вид сбоку: В редакции журнала «Техника-молодежи» была своя особенная атмосфера и специфика, присущая техническим журналам. Здесь