Книга Слеза ангела - Татьяна Корсакова

Водка пошла на удивление легко, пощекотала нёбо, теплой волной стекла в желудок, и Свете почти в ту же минуту стало хорошо.

– Ты закусывай, девонька, – Тихоновна вытерла уголочком платка губы, подсунула ей мисочку с огурцами.

Света благодарно кивнула, откусила кусок от смачно хрустящего огурчика и поняла, что голодна не меньше Сабурина. Картошка с укропом оказалась просто упоительно вкусной. И жаренные на сале невиданно оранжевые яйца, и даже магазинная колбаса. Никогда в жизни Света не ела ничего вкуснее. Не было в ее воспоминаниях такого момента, когда хотелось не просто есть, а наслаждаться, ни в чем себе не отказывая, не думать о диете и о неминуемом похмелье, потому что она не только ела, но и пила, и с каждой стопочкой на душе становилось все легче, все спокойнее. Она даже помогла коту совершить диверсию. Когда Тихоновна отлучилась из-за стола за очередным деревенским разносолом, Света бросила ему кусок колбасы, а потом и еще один. Кот умял угощение в три секунды и теперь смотрел на Свету взглядом преданнее собачьего.

Кроме кота, на нее смотрел еще и Сабурин. Хотя вернее сказать – посматривал. Взгляд у него был задумчивый и какой-то рассеянный. Света решила, что это от водки. А потом водка как-то внезапно закончилась, и на место легкой расслабленности пришло едва ощутимое уныние, отражение которого Света заметила в серых сабуринских глазах.

– А у меня самогоночка есть! – Тихоновна спрятала пустую бутылку под стол и покосилась на гостей хитро и выжидающе. – Самогоночка-то – она получше водки будет. Я ее на двенадцати травах настаивала, чтоб польза была и уму, и сердцу. Нести, что ли?

– Неси, мать! – оживился Сабурин, и пока бабушка ходила в сени за настоянной на двенадцати травах самогоночкой, подмигнул Свете и бросил коту большой шмат сала.

Самогонка оказалась необычной, палево-непрозрачной, с желтовато-зеленым отливом, наверное, из-за травок. Света все порывалась спросить, что за травки, но как-то не получалось: приходилось то пить, то закусывать, то рассказывать слегка захмелевшей Тихоновне, как живется там, в городе. А потом, когда непривычно вытянутая, скорее всего старинная, бутыль опустела почти полностью, им вдруг захотелось петь – всем троим. Пели то, что знала хозяйка, большей частью русские застольные: про мороз да про калину, а еще щемяще-трогательную «Виновата ли я?». Свой голос Света практически не слышала, он терялся в сплетении сабуринского хорошо поставленного баритона и бабулькиного задорного сопрано, от которого наевшийся от пуза кот временами вздрагивал и удивленно смотрел на сидящих за столом гостей.

Самогонка, угощения и песни закончились далеко за полночь. Позевывающая, но все еще удивительно бодрая Тихоновна ушла в другую комнату «стелить гостям дорогим», кот перебрался с подоконника на печку, Сабурин вышел на крылечко «подышать свежим воздухом», а Света принялась убирать со стола. Ей тоже хотелось «на свежий воздух», хотелось посидеть рядом с Сабуриным, послушать тишину, посмотреть на звезды, но ее никто не приглашал, а напрашиваться она не стала. Девушка мыла руки, поливая себе из алюминиевой кружки, когда откуда-то из глубины дома послышался голос Тихоновны:

– Все, ребятки, идите спать! Время-то уже, чай, позднее.

Оба, и Света, и Сабурин, не сговариваясь, вернулись на кухню. У дверей, ведущих в комнату, Сабурин галантно посторонился, пропуская ее вперед.

В комнате горела настольная лампа, освещая тусклым оранжевым светом расстеленную постель. Кровать была знатная: железная, с позолоченными шишечками, застеленная самодельной, расшитой васильками простыней, с высоченными подушками и призывно откинутым ватным одеялом в таком же, украшенном васильками, пододеяльнике. Света огляделась в поисках еще одной кровати, но больше ничего не нашла.

– Не нравится? – Тихоновна поймала ее растерянный взгляд. – Ты не смотри, Светланка, что кровать старая. Эта кровать о-го-го какая удобная, и сны на ней снятся сладкие, и вообще… – старушка отвернулась, принявшись взбивать и без того пышные подушки.

– А где?.. – Света хотела спросить, где же еще одно спальное место, но Сабурин опередил ее, легонько толкнув в бок, сказал преувеличенно бодрым голосом:

– Ну что, жена, выбирай, где спать будешь: у стены или с краю?

Жена?! А, вот в чем дело… Они ж сами так представились, чтобы возникло меньше вопросов. Только ведь ночевать в Зябровке они не собирались, а теперь вот как выходит…

– С краю, – Света многозначительно посмотрела на Сабурина. Ничего, сейчас Тихоновна уйдет, а они как-нибудь по-родственному разберутся, кто где будет ночку коротать.

– Спокойной ночи, детки, – Тихоновна озорно улыбнулась, попятилась к выходу. – А я на печке лягу, кости старые погрею. Мешать вам не стану, вы не волнуйтесь.

– Мы и не волнуемся, – буркнула Света, но старушка ее уже не услышала.

– Эх, ядреная у бабульки самогонка, – Сабурин зевнул и принялся стягивать футболку.

– Эй, ты что делаешь? – Света растерянно наблюдала, как из-под футболки показалось сначала сабуринское пузо, а следом весьма рельефный торс.

– Спать в одежде неудобно, – отшвырнув футболку, он потянулся к ремню.

– А где ты собираешься спать?

– Ясное дело где – на кровати, как всякий уважающий себя человек. Всю жизнь мечтал поспать на перине.

– А я?

– А что – ты?

– Где буду спать я?

– Ты будешь спать с краю, сама же так решила, – он расстегнул ремень, и Света поспешно отвела глаза, принялась рассматривать васильки на льняной простыне. Васильки были как живые, любо-дорого посмотреть, гораздо более любо, чем разглядывать волосатые сабуринские ноги. Вообще-то, ног она как раз и не видела, но если у мужика волосатая грудь, то и ноги обязательно должны быть волосатыми, а еще кривыми…

– Ты стесняешься, что ли, Белоснежка? – кровать тихо скрипнула, одеяло с вышитыми на нем васильками поползло куда-то вверх. – Если стесняешься, можешь свет потушить, я разрешаю.

Разрешает он! Тоже еще разрешатель нашелся! Точно она девочка маленькая и мужиков в трусах никогда не видела! А она видела! И не только в трусах, а даже без трусов, пару раз… И свет выключать не будет, назло врагам!

Одежды на Свете было не так чтобы очень много, но она провозилась с ней гораздо дольше – руки дрожали, наверное, от настоянной на двенадцати травках самогоночке. Коварная вещь – эта самогоночка, ох коварная… Рефлексы нарушены, стыдливость забыта, ну почти забыта.

– Двигайся! – Света потянула на себя край одеяла и, толкнув по-барски разлегшегося Сабурина в бок, потянулась к лампе.

В разлившейся по комнате темноте послышалось недовольное ворчание и скрип кровати – барин изволил подвинуться. Сделав глубокий вдох, Света нырнула под тяжелое одеяло.

Под одеялом оказалось жарко и тесно, а все из-за наглого сабуринского тела. Тело было горячим и не так чтобы слишком волосатым, во всяком случае, бедро. Или не бедро?.. В темноте ориентироваться приходилось только на ощупь, а это, как ни крути, не самый лучший способ. Лучше затаиться, дождаться, когда Сабурин уснет, а потом как-нибудь, тихой сапой, отвоевать себе кусочек жизненного пространства.