Книга Эпоха мертворожденных - Глеб Бобров

Не даю закончить:

– Алён, я машину веду. В город въезжаем… Давай потом всё обсудим. – демонстративно, так, чтобы она увидела, поправляю лежащий поперек пуза, АПС[99].

Подействовало. Надолго ли?

Сразу на выезде, за Свердловской развилкой, – встали. Начиная от шахтоуправления бывшей "им. Сергея Тюленина", тянутся бивуаки бесконечной очереди. У кого есть возможность – бегут от войны. У кого нет – пытаются хотя бы вывезти родню. Здесь пока одиночные машины, палатки да, колхозами, группы семей. Это – еще те, кому стоять и стоять: оставив в очереди сторожей, отсиживаются в относительно безопасности, поближе к городу и хоть какому-то порядку.

Еще через два часа милицейских постов, ожиданий, переползания по ухабам, ямам и загородям из всякого говна – от железобетонных блоков до рельсовых ежей – доходим, по разбитой вдрызг дороге, до начала сплошной автомобильной ленты.

– Глаша! Сядь и не высовывайся…

– Ма…

– Сядь, я сказала! – вдруг рявкает Алёна. Ну, вот, Мамсик, ты наконец-то начинаешь догадываться о том, чего я тебе, предварительно, не хотел рассказывать. Знакомься, это – реальность. Ты, раньше, даже читать о ней не хотела – теперь сама смотри…

Люди. Везде. У каждой машины и группами. Мужчины поголовно вооружены – чаще с дробовиками, но хватает и нарезного. Женщины и дети, испуганными зверьками выглядывают из-за оконных углов. Несмотря на жару, все закупорено. У многих на дверцах, как у меня, висят бронежилеты. Вокруг горы мусора – словно мы в середине, вытянутой по обе стороны трассы, свалки. Ветер, в издевательском вальсе, кружит по асфальту пустые пластиковые бутылки, цветные полиэтиленовые пакеты и смятые бумажки с характерными коричневыми мазками посередине. Удушающая вонь…

Все это – цветочки. Главное – глаза! Сколько злобы и ненависти во взглядах тех, мимо кого, под конвоем завывающей синей мигалки, пробирается наша колонна. Блядь, надо было еще пяток броников взять – три на заднюю сидушку и пару – на передние двери! Сейчас любой полудурок шмальнёт с психу, и – поминай, как звали, всех троих, в этой жестяночке. И ведь, правы будут! Без дураков – имеют полное моральное обоснование… Сколько дней они тут днюют и ночуют, едят всухомятку, оправляются по обочинам – прямо под автомобили, и, что самое страшное – трясутся каждую ночь?! И не зря, ведь – боятся! Есть – от чего… При этом – все время, по некому, вслух не заявленному порядку, мимо проезжают важные рожи, вот в таких вот гробах, в каком сейчас, к примеру, Дёмыч восседает. Да, в придачу, с сопливым пятаком Бурлика ровно на половину немалого окна. Стоят мужики с Калашниковыми на плечах и думают себе думки: "Я больного ребенка вторую неделю вывезти не могу, а эти пидары – собаку с кондиционером, на переднем диване везут, твари! Вот именно из-за такого внедорожного и внеочередного распальцованного блатняка – стоит вся очередь. Эх, покромсать бы, скотов…" – а жить, меж прочим, хотят абсолютно все и, совершенно, вне зависимости от былой крутизны – по жизни и заслуг перед молодой Республикой – по обстоятельствам. Когда же за спиной глаза собственных детишек, жены и стариков – волей не волей пальчик на предохранитель вниз давит. И похер закон, солидарность и уважение к чужим правам. Джунгли диктуют свои законы. Хочешь своих живьем вывезти – тупо следуй, а не абстрактно умничай.

Коробочке моей – отдельно, в резину на четырнадцать – поклониться. Все эти километры шла за внедорожниками по обочинам, гребла поддоном картера по буграм и ямам, хрустела всесезонкой по щебню, кирпичам и битому стеклу и, наперекор всему – доволокла, не закашлявшись.

На въезде в Изварино – встали окончательно. Половина дороги перекрыта БРДМом наших погранцов. Дёма с ментами поехали разбираться да застряли напрочь. Это очень, очень плохо. Мы посчитали: на документальное оформление всей нашей толпы уйдет, даже с учетом присутствия высокопоставленных встречающих с той стороны, от полутора до двух часов. В девятнадцать ноль-ноль россияне опустят шлагбаум и выкатят две БМП. До семи утра пройти сможет, минимум, правительственная делегация и то – по предварительной договоренности. Ночевать вместе с остальным народом в наши планы не входит. Ночью здесь такие вещи творятся, что знакомить своих девок с этой стороной реальности я не собираюсь даже в виде газетного сообщения.

Наши вернулись без пяти три. Демьяненко, деловито и чуть жестче обычного объявил:

– Сейчас этот БРДМ подвинется и мы проходим пятьдесят метров до вон той полянки за встречной полосой, и становимся табором, между бело-голубым автобусом и кунгом военных… – все молча ждали главного… – Мы ночуем. Возвращаться опасней – с утра дорогу заторят, точно, не успеем. Наше окно завтра в восемь тридцать. Если ничего не изменится и кто-то, как и мы, не влезет без очереди. Но надеюсь… – он выразительно посмотрел на Поскребу, который, в свою очередь, стал тут же терзать свой мобильник… – Этого уже не случится!

К пяти вечера более-менее обустроили лагерь: у подпирающего дорогу склона холма отрыли туалет – вытянутая яма и, наземь, две доски насеста; из трех палок, тряпок и полиэтиленовых мешков сообразили угольником ширму. Очистили кусок травы, постелили покрывало – перекусили.

Стасовы босяки гоняют толстожопого Бурлика. Тот неловко брыкается, пытается ухватить за колошины штанин и подмять тяжелой тушкой; визг стоит – до небес. Детвора – и наша, и чужая – с неподдельным интересом наблюдают за расшалившимися подростками. В глазах невинная смесь детской зависти и восторга.

Мамки накатили винца, вовсю щебечут – попустило. Глашка сидит рядом с Алёной и, как сама себе думает, незаметно косит на моего крестника – Кирюху. Тот старательно делает вид, что не замечает, но при этом лихо оседлывает барбоса, все время выгодно напрягает неплохо прокачанный торс да крутит финты и увороты с излишней амплитудой. Моей – шестнадцать. Сиськи больше чем у матери да на треть головы обогнала. Её другу детства – чуть поболе. За ними, теперь только – глаз да глаз, а тут эти ЦУРюки, со своим "Замырэнням". Как все не вовремя!

К шести появились первые шакалы…

Вначале, со стороны поселка Урало-Кавказ притарахтело три тяжелых мотоцикла с какими-то корявыми помостами, вместо колясок да десятком ублюдочных рож. Два "Урала" осталось на горе у самого спуска, а один, кажется "Днепр", с толпой придурков, встал на нашей полосе в полусотне шагов от брони погранвойск. У меня чуть глаза на лоб не полезли: на изуродованной мотоциклетной люльке, точно – по зондеркомандовской моде, стоял грязный до "не могу", поблескивающий лентой хищной латуни, явно рабочий пулемет Калашникова. Даже не в самом Пэ-Ка дело, а в отвратных, деградировавших до ручки, упито-укуренных – вообще не поймешь каких – уродах, которым эта страшная машинка досталась в безмозглые руки!

Не сговариваясь, собрались на военный совет возле походного штаба – Стасового крейсера. Вся караванная дружина: ствол Дёмыча, две пары – у его чекистов, мой Стечкин, Поскребын четырехзарядный автомат двенадцатого калибра, старенькая вертикалка Вани корректора – пацана из новеньких да пятеро СОМовцев – лишивших нас последних иллюзий…