Книга Лейтенант и его судья - Мария Фагиаш

Как раз в этот момент к дому приблизилась Анна Габриель. Одета она была в темно-зеленый шерстяной костюм с современной, укороченной юбкой, на голове — в тон костюму — широкополая шляпка со множеством шелковых цветочных лепестков на полях. Несмотря на то что шляпка была закреплена на голове четырьмя шпильками, Анне с трудом удавалось удерживать ее от порывов ветра. Слегка запыхавшаяся, с румянцем на шеках, Анна выглядела прекрасно, была в превосходном настроении и напевала про себя последний шлягер Лео Фалля. Заметив Бока и пожилого господина в белом халате, стоявших в окружении группы женщин, она остановилась.

Бока тоже увидел ее. Он как раз входил в дом, грубо отодвинув управляющую в сторону. Позднее он никак не мог объяснить, что заставило его остановиться на пороге и крикнуть Анне Габриель:

— Идите домой! Убирайтесь отсюда, черт побери! Убирайтесь отсюда!

Затем он поспешил в дом, и врач последовал за ним.

Анна стояла окаменев. Она чувствовала направленные на нее враждебные вопрошающие взгляды, но уже через миг все потянулись в дом и столпились перед дверью квартиры капитана.

Анна чувствовала неодолимое желание следовать за людьми и лишь отчаянным усилием воли заставила себя повернуться и уйти. Она понимала, что с капитаном Мадером случилось что-то ужасное и что слова солдата Бока, возможно, были попыткой предупредить, спасти ее от той же судьбы. Она стояла на краю пропасти, чувствовала, что почва стала уходить у нее из-под ног. На ближайшей стоянке она взяла фиакр, назвала кучеру адрес и приказала поторопиться.

Доктор Брук бросил беглый взгляд на лицо Мадера, лежавшего на мягкой подушке, и понял, что его помощь здесь не понадобится. Человек был мертв. Доктор наклонился к трупу, и, когда он приподнял одеяло, ему ударил в нос запах горького миндаля. Из угла рта стекала тонкая струйка крови, пачкая расстегнутый ворот кителя. Насильственная смерть, как знал доктор из опыта, была неприятным делом.

— Синильная кислота, — пробормотал он сам себе.

Бока стоял у кровати, крепко сцепив руки на спинке, бледный как полотно.

— Нет тридцать минута, как я уйти, — сообщил он. — Моя уходить, капитан был хорошо.

— С этим ядом и минуты достаточно. Он действует мгновенно, — мрачно проговорил доктор и вдруг сердито набросился на Бока: — Не стой тут истуканом, черт побери! Делай что-нибудь!

Доктор был штатским, и, по мнению Бока, штатский может кричать на человека в форме, если он больше или сильней. Но здесь это было не так. Доктор взглянул устало на солдата и увидел в его глазах отчаяние и тоску. Ему стало стыдно.

— Мне здесь больше нечего делать, — и, взглянув вновь на мертвого, добавил: — Позови-ка ты, братец, лучше священника. Я думаю, капитан был католиком. — Заметив, что Бока не пошевелился, доктор добавил: — В такие моменты, молодой человек, нужно думать более о живых, чем о мертвых. Я имею в виду родителей капитана.

— Вы оставаться с ним? — спросил Бока.

Было ясно, что Бока сказал бы обязательно «с господином капитаном», если бы Мадер был жив. Не из неуважения к капитану, а из-за того, что Бока был не в состоянии в этой скрюченной фигуре с лицом, изуродованным гримасой смертельной муки, узнать того самого человека, которого он всего полчаса назад оставил в квартире.

— Да, я останусь здесь, — сказал доктор и сел в кресло, стоявшее около кровати. Ему было шестьдесят девять лет, а после рабочего дня он чувствовал себя так, как будто ему было сто.

Едва Бока вышел, как появился лейтенант полиции Хорн с двумя своими людьми. Медсестра сообщила ему о несчастном случае с офицером Генерального штаба, поэтому лейтенант сразу же известил военное министерство, Бюро безопасности и комендатуру гарнизона. Он был вовсе не сторонник того, чтобы люди из этих организаций вмешивались в расследование, так как считал, что полиция работает эффективней, если ей не мешают, но в данном случае военных исключить было невозможно.

На первый взгляд, все говорило в пользу самоубийства: мгновенно действующий яд, начатое письмо на письменном столе, отправка из дома ординарца перед тем, как принять яд. Свеча, при которой погибший писал письмо, все еще горела. В одной из ваз стоял букет хризантем, а на кухонном столе лежали несколько нераспечатанных пакетов с деликатесами.

— Какая жалость, — сказал доктор. — Такой красивый молодой человек. Я встречал его пару раз утром на улице. Обычно я без четверти восемь иду навещать своих пациентов, и в это время он выходил из дома. Понятия не имею, где он работал.

— В военном министерстве, — произнес лейтенант.

— Ах да, правильно. Солдат сказал мне, что он служил в Генеральном штабе. Почему он это сделал, господин лейтенант?

— Что сделал?

— Покончил с собой. Наверное, из-за женщины. Как безрассудна молодость. Лишить себя самого дорогого — жизни — из-за того, что так доступно и всегда имеется в избытке.

Лейтенант не ответил. Он прошел в кабинет, взял в руки неоконченное письмо, прочитал его внимательно два раза и, помедлив, положил вновь на письменный стол. Один из детективов изучал содержание корзинки для бумаг, другой — мусорное ведро на кухне. Лейтенант выдвинул ящики письменного стола. Стопка бумаги для писем, фотографии в коробках и вклеенные в альбом, ручки, карандаши, почтовые марки, пачка табака, бумага для сигарет, машинка для свертывания сигарет, узкий скоросшиватель для счетов — все с пометкой «оплачено», квитанции, стопки писем — все аккуратно перевязанные красивым шнурком, служебный пистолет капитана. Всё в чистоте и порядке.

— Почему же он не застрелился? — спросил доктор. — Почему выбрал такую мучительную смерть?

Грехи покойному отпустил пастор Еллинек, высокий, мускулистый священник из церкви на Хауптштрассе. Его в спешке удалось найти на одном из незастроенных участков, где он, судя по глине, налипшей на его башмаки, вероятно, играл в футбол.

Бока стоял на коленях в ногах кровати, уставившись на висевшую на стене копию «Святого семейства» Микеланджело. Капитан Мадер купил ее во Флоренции, когда возвращался из Рима с соревнований по скачкам. Он рассказал Бока, как при посещении галереи Уффицци встретил молодого художника, который писал в этот момент копию этой картины, и как он, Мадер, был счастлив, когда художник согласился уступить ее капитану. Казалось, что он гордился этим гораздо больше, чем призом, который завоевал на скачках. Тогда Бока не смог до конца понять своего капитана, но сейчас при воспоминании об этом слезы потекли у него из глаз.

— Когда, говоришь, отправил тебя капитан в лавку за деликатесами? — спросил лейтенант.

Священник и его служка уже ушли. Лейтенант полиции сидел на софе, солдат Бока стоял перед ним. Доктор Брук уселся вновь в кресло около кровати, которое он тактично освободил, когда пастор Еллинек совершал обряд над покойным.

— Как я вам сказать, господин лейтенант, в четверть шесть, — ответил Бока.

— И когда же ты вернулся?