Книга Четвертое июня. Пекин, площадь Тяньаньмэнь. Протесты - Джереми Браун
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
взрыв экспрессии, который стал катарсисом после многолетних репрессий. В этой [новой] среде люди ощущали свободу высказывать свою точку зрения, не опасаясь последствий. Мой отец вспоминает, как прощупывал почву, сказав в присутствии партийного секретаря своего университета «Коммунистическая партия не священна». Ему даже не сделали выговор, не говоря уже о наказании [Huang 2019].
Такие студенты, как Чай Лин, были глубоко затронуты этими переменами. Если бы она родилась на несколько лет раньше, то ее, возможно, отправили бы в деревню заниматься сельским хозяйством. Но благодаря интеллектуальному брожению и открытости новым идеям она смогла поступить в лучший вуз Китая. В 1980-х в Пекинском университете Чай даже посещала лекции, знакомящие с американскими теориями в психологической науке. Они произвели на нее глубочайшее впечатление.
Пекинская жизнь сильно отличалась от жизни в городе Люян провинции Хунань. В Хунани Лу Дэчэн не читал книги и не посещал академические лекции. Однако в 1980 году в возрасте 18 лет он тоже испытал свободу, пусть и совершенно иного типа: он смог влюбляться и заниматься сексом. В Люяне знакомство через родителей или друзей было нормой, однако Лу и его девушка Ван Цюпин стали парой после встречи на матче по бадминтону. Вопреки возражениям родителей Лу и Ван поселились на окраине города и стали жить как муж и жена [Chong 2009: 98–106].
Сексуальные нормы в китайском обществе начали меняться уже в 1970-х: некоторые сельские семьи стали рассматривать секс до брака как часть стратегии по развитию долгосрочных и стабильных отношений, а городская молодежь устраивала тайные танцевальные вечеринки. Эти тенденции сохранились и в 1980-х годах[5]. В 1986 году Шэнь Тун был студентом первого курса Пекинского университета. Он вспоминал, что когда он и его подруга Сяоин начали заниматься сексом, «это было освобождением, потому что всю свою жизнь я слышал, что сексом можно пренебречь и им занимались только для того, чтобы иметь детей». Шэнь связывал сексуальную свободу с личным освобождением в более широком смысле. Он писал: «Поскольку мы жили в обществе ограничений, я, естественно, считал занятие сексом чем-то антиправительственным» [Shen 1990: 111–112].
Чай Лин также стала сексуально активной, будучи студенткой бакалавриата Пекинского университета. Она познакомилась со студентом-физиком по имени Цин. Преодолев проблемы с разделенными по половому признаку общежитиями и ограничениями на свидания, Чай и Цин стали физически близки. Два года спустя Чай и Цин расстались, и Чай вступила в отношения с политическим активистом Фэн Цундэ. Они поженились весной 1988 года. Влюбленные пары, такие как Чай Лин и Фэн Цундэ, а также Лу Дэчэн и Ван Цюпин, нашли способ быть вместе, обходя государственные ограничения, направленные на снижение рождаемости в Китае. Когда Чай и Фэн попытались зарегистрировать брак, они узнали, что в сумме возраст молодоженов должен составлять 48 лет. Им не хватило четырех лет. Фэн не испугался и подделал документы, удостоверяющие личность. Так он сумел обмануть клерка, оформлявшего свидетельства о браке [Chai 2011: 80].
Одним из наиболее важных изменений в жизни Китая 1980-х стала политика «одна семья – один ребенок», последствия которой привели к трагедиям как Чай Лин, так и Лу Дэчэна и Ван Цюпин. Однако для деревенских женщин, переживших 1950–1960-е годы, государственная концепция ограничения рождаемости стала поводом для радости. «Политика одного ребенка» стала результатом политических дискуссий о том, как рост населения Китая препятствует экономическому развитию.
Китайское руководство было обеспокоено быстрым ростом населения и не находило выхода из сложной ситуации. В 1979 году Сун Цзянь – аэрокосмический инженер, демограф и политик – создал сложные модели, доказывающие, что неконтролируемый рост населения представляет собой угрозу национальному выживанию Китая. Он утверждал, что единственным решением является снижение к 1985 году средней рождаемости в Китае до одного ребенка на женщину, при этом такой уровень рождаемости должен был, по его мнению, удерживаться 20–40 лет. Когда демограф Лян Чжунтан из Партийной академии Шаньси увидел модель Сун Цзяня, он понял, что единственный способ реализовать этот план – принуждение. Лян Чжунтан утверждал, что затраты были бы слишком высоки и что чрезмерно низкий уровень рождаемости приведет к неблагоприятным последствиям, таким как нехватка рабочей силы и быстрое старение общества. Демограф выступал за ограничение рождаемости двумя детьми в семье. Но в конце концов яркая научная модель Сун Цзяня, а также его связи в правительственных и военных кругах убедили высшее руководство Китая в необходимости политики «одна семья – один ребенок» [Greenhalgh 2008].
Пожилые селянки не знали о политической борьбе, предшествовавшей ограничению рождаемости, но многие из них поддержали эту инициативу и усердно работали над ее реализацией в 1980-е годы. Историк Гейл Хершаттер брала интервью у женщин в деревнях провинции Шэньси, она пишет:
Поскольку работа по планированию рождаемости в сельской местности активизировалась после 1979 года, женщины, родившие много детей в 1950-х и 1960-х годах, стали самыми активными сторонниками новой политики. Многие из них вошли в число местных кадров по планированию рождаемости. Они знали из личного опыта, что содержать и заботиться о большом количестве детей должным образом очень трудно [Hershatter 2011: 208–209].
Фэн Сумей была руководителем женской группы, которая убеждала жителей деревни в необходимости ограничивать рождаемость. Фэн говорит, что «в большинстве семей женщины соглашались с планированием семьи, а мужчины – нет… Насколько же тяжела была работа по дому для женщин, когда у них слишком много детей!» [там же]. Некоторые селянки в 1980-е годы рассматривали кампанию по ограничению численности семьи скорее как личное освобождение, чем как насильственное вторжение государства в частную жизнь.
В начале 1980-х в Китае преобладало здоровое и грамотное население. Увеличение продолжительности жизни и распространение образования произошли в годы правления Мао, они же способствовали и быстрому экономическому росту после его смерти [Naughton 2007: 82]. Сельские рынки и поселково-сельские предприятия уходят своими корнями в 1950-е, 1960-е и 1970-е годы.
Никто в семье Лай Чансина, уроженца провинции Фуцзянь, не имел образования. Сам Лай, родившийся в 1958 году, едва знал грамоту. Во время Культурной революции отец Лая незаконно присвоил болотистый участок земли, чтобы использовать его под огород [August 2007: 101]. Самостоятельная обработка земли за рамками коллективной системы являлась политически рискованной стратегией выживания во времена Мао, однако многие сельские семьи решили сами осуществить деколлективизацию еще до того, как в 1980-е годы государство дало официальное разрешение. Семьи, занимавшиеся частным, а не коллективным сельским хозяйством, получили преимущество, когда в 1980-х годах появилась возможность заняться бизнесом и зарабатывать деньги. То же самое делали и чиновники, имевшие привилегии, они могли приобретать товары по низким ценам, установленным государством, что позволило им получать прибыль от перепродажи товаров.
Чиновники могли облегчить или усложнить жизнь предпринимателям; это порождало взяточничество – владельцы мелкого бизнеса «подмазывали» власти в обмен на лицензии и налоговые льготы. Лай Чансин усвоил все это на собственном горьком опыте. Проработав два года подмастерьем у кузнеца, в 1979 году он открыл собственную мастерскую по производству автозапчастей. Лай вложил свою прибыль в обувную фабрику, магазины одежды и бизнес по импорту телевизоров, а также в другие предприятия [там же: 102]. «Вы могли открыть бизнес утром и заработать деньги к вечеру, – говорил Лай журналистке Ханне Бич, – тогда все было настолько свободно и открыто, что у всех было по несколько предприятий.