Книга Улица Сервантеса - Хайме Манрике

Жена улыбнулась:

– Так вот почему ты ко мне ворвался? В своем ли ты уме, Луис? Я не видела Мигеля много лет – с тех пор, как он покинул Испанию.

– Жаль, что мои слова кажутся тебе смешными. Не позорь меня, Мерседес. Почему я должен тебе верить? Однажды вы с Мигелем уже предали меня. Ты украла у меня право, которым обладает каждый мужчина, – право доверять собственной жене.

– Я помню, как дурачила тебя в юности. Но ты забываешь, что тогда мы еще не были женаты. Да, наши семьи прочили нас друг другу, но мы с тобой никогда не заговаривали о браке. Мое чувство к Мигелю было безрассудным и непростительным юношеским порывом. – Она замолчала. Когда Мерседес заговорила снова, в ее голосе звучала горечь. – Твои унизительные обвинения вынуждают меня сказать о своем решении раньше, чем я собиралась. Сегодня я виделась со своим духовником. Мы проговорили много часов.

Жена сделала ко мне несколько шагов; в сиянии свечей блеснули слезы у нее на щеках. Теперь она стояла так близко, что я мог обонять аромат ее кожи, волос, дыхания.

– Мы с отцом Дионисио обсуждали это не один месяц. Сегодня я приняла окончательное решение. Я надеялась, что успею подготовить Диего, но твоя жесткость не оставляет мне выбора, потому что я вынуждена защищать свою честь. Я хочу последовать примеру преподобной матери Терезы Авильской, отречься от мира и уйти в орден босоногих кармелиток. Я буду собирать милостыню для бедных и помогать им, сколько хватит сил. Мать Тереза верила, что истинное равенство возможно только в обете нестяжания. Следуя по ее стопам, я смогу отыскать свою дорогу к спасению. Отныне мои дела будут звучать громче, чем твои отвратительные упреки, а сердце под рясой будет открыто людям и Господу. – Мерседес умолкла, словно давая мне возможность ответить. Ни одна замужняя испанка не могла покинуть дом и мужа, не вызвав порицания Церкви и общественности. Изменницы нередко представали перед инквизицией. Насколько я знал, еще ни одна испанская дворянка не совершала ничего подобного тому, что собиралась сделать моя жена.

– Я понимаю, что, если сейчас уеду в Авильскую общину, основанную матерью Терезой, это вызовет слухи. Я не хочу навлекать еще больший позор на тебя и нашего сына. Поэтому сначала я отправлюсь в Толедо и скрашу последние дни бабушки Асусены. Отец Дионисио благословил мой план. Я надеюсь, что время, проведенное в доме наших предков, избавит меня от упреков и укоротит языки тех нечестивцев, которые только и могут, что указывать пальцем на ближнего. Мир может осуждать меня сколько угодно: ему не дано ранить мое сердце или душу. Я виновна лишь в том, что решила посвятить себя служению другим, как завещал нам Иисус.

– Кем ты себя возомнила? Святой? Это потруднее, чем обрядиться в черные тряпки и бить поклоны в запертой комнате. Мне все равно, какая тень ляжет на мое имя из-за твоего эгоизма, но что это за мать, которая оставляет сына? Даже дикие звери не бросают своих детенышей. Настоящая христианка никогда не пойдет на такое.

– Господь нас рассудит, Луис. Я верю, что Он не прогневается, если я оставлю Диего на твое попечение. Наш Спаситель, Иисус Христос, тоже покинул родительский дом, когда пришло время исполнить то, ради чего Он явился на землю. Только служение Господу и добрые дела принесут мне желанный покой. Спасение моей души – в руке Божией. Я чувствую, что Он слышит мои молитвы и призывает меня в Свое воинство, на битву с дьявольским промыслом. Он сам велел мне нести такой крест. Я с благодарностью приму любые удары, которые уготовила мне судьба. Если Господь призывает меня к служению Ему, значит, он простит мне этот грех.

– Откуда тебе знать, что это голос Бога, а не дьявола?

– Ненависть помутила твой разум, Луис. В твоем сердце столько ревности, что она ослепила тебя. Я больше не могу оставаться в этом доме. Твои несправедливые, нелепые упреки лишили меня всякой радости, и большой, и малой.

Ни единое слово Мерседес не убедило меня, что она не виделась с Мигелем де Сервантесом после его возвращения в Испанию или что ее имя, как она сама уверенно заявляла, вне подозрений. Слушать ее значило слушать ангела тьмы.

– Доброй ночи, – сказал я и вышел из комнаты.

Вернувшись к себе, я сел на подоконник и плакал до тех пор, пока в рассветном небе не растворилась последняя звезда.

Я воспринял отъезд Мерседес в Толедо как решающее доказательство того, что она все еще любит Мигеля. Разумеется, она избрала дорогу раскаяния и добродетели, чтобы уберечься от соблазна. Первые месяцы мечты о мести пожирали меня изнутри, словно ненасытные личинки. Тревоги, не дававшие мне покоя днем, овладевали моими снами ночью. Наконец я решил предать Мигеля инквизиции, используя в качестве обвинения слухи о его неподобающем поведении в Алжире, которые исходили от доминиканского монаха Хуана Бланко де Паса. Я бы не удивился, узнав, что в рабстве Мигель предавался и бесстыдным удовольствиям плоти, которыми печально славятся турки.

Однако куда более грозными были заявления, будто в плену Мигель отрекся от своей веры. Церковь начала расследование, но закрыла его сразу же, как только несколько уважаемых христиан поручились за безупречное поведение Сервантеса в Алжире. Вскоре после этого отец Хуан уехал в Новую Испанию. Пожалуй, в его отсутствие я мог бы начать собственное расследование, но на это ушли бы многие годы и целое состояние. Да и как бы я объяснил Священной канцелярии мотивы, побудившие меня добиваться повторного рассмотрения дела? У святых отцов могли возникнуть ко мне вопросы.

В глубине души я понимал, что образы Мигеля и Мерседес будут преследовать меня до тех пор, пока я чистосердечно не прощу их. Мне следовало молиться, молиться и молиться, покуда Господь не снизойдет до моих страданий и не утешит в скорби.

Хотя наши с Мерседес жизни давно уже протекали порознь, лишь после ее отъезда я осознал, в каком же трауре пребывал наш дом все эти годы. Теперь, когда хозяйкой стала Леонела, каждый уголок преобразился: аромат чудесных букетов, незаметно украсивших комнаты, развеял затхлый запах, который прежде окутывал особняк подобно проеденному молью савану. Сколько же месяцев здесь не было слышно смеха! Теперь повсюду раздавалось хихиканье и грубоватая болтовня служанок, которые вполголоса переговаривались, выполняя поручения экономки.

Я не доверял Леонеле, которая, как я знал, была совершенно предана моей жене. Однако в отсутствие Мерседес она возместила Диего ту материнскую ласку, в которой он так нуждался. Я знал, как сильно мальчик скучает по матери. Леонела души в нем не чаяла, и они не разлучались ни на минуту – за исключением тех часов, которые он проводил за уроками. Как я мог объяснить Диего, почему Мерседес нас покинула, не вдаваясь во множество печальных подробностей? Мне не хотелось, чтобы он возненавидел мать. Нет, я нуждался в Леонеле до тех пор, пока Диего не отправится в университет.

Первый тревожный знак о состоянии сына я получил от его наставника. По меньшей мере раз в месяц мы с отцом Херонимо встречались за бокалом вина, чтобы обсудить учебные достижения Диего.

– До нынешнего момента, – сказал священник, – Диего являл собой образец ученика. Он всегда прилежен, не по годам разумен и не знает равных в послушании. То обстоятельство, что до сих пор у меня не было к нему ни единого нарекания, делает его поведение еще более необъяснимым.