Книга Биробиджан - земля обетованная - Александр Мелихов

И свежестью ветвей, расставшихся с дремотой.

Как дни мои опять, пройдя сквозь ночь, листы

Горят, озарены рассветной позолотой.

За маревом тайги и голубых дымов

Уже несет Бира течение сквозное.

Над нею город мой растет грядой домов,

И солнце льет лучи сверкающего зноя.

За любовь к этому дому она и получила свои десять лет. Вот то самое роковое стихотворение из следственного дела в более безопасной, книжной редакции времен перестройки.

Хочу, чтоб знали все, всем рассказать хочу:

Биробиджан — мой дом, душой к нему лечу.

К вам, пахари, творцы, строители дорог:

Не где-то — только здесь

Любви моей исток.

Я среди вас, друзья, трудилась и жила,

Писала по ночам, костры утрами жгла

И по ночам опять писала о тебе,

Мой город у Биры, единственный в судьбе!

Так шел за годом год, и не забыть вовек:

Болотам и тайге не сдался человек.

И вырос у Биры наш светлый добрый дом,

В котором мы с тобой, счастливые, живем!

Пусть юность пронеслась, как бирская вода,

Но город молодым остался навсегда.

И я хочу друзьям напомнить об одном:

Биробиджан — мой дом,

И песнь моя — о нем.

Как видите, сакраментальной строки — «люблю свою страну Биробиджан» — уже нет.

* * *

Арон Вергелис в моих глазах всегда был фигурой несколько комической — главный редактор декоративного журнала «Советиш геймланд» («Советская родина»), тогда как мой еврейский папа Мотель Аврумович накрепко внушил мне, что все мало-мальски стоящие евреи давно уже перешли на русский, за идиш держатся только те, кому не по силам выдержать конкуренцию с «нормальными» поэтами и прозаиками. Надеюсь, папа был не совсем прав в своей предвзятости, но и «Литературная энциклопедия» насчет Вергелиса не вдохновляет: в центре стихов В. — становление характера сов. человека, В. воспевает героизм сов. воина и строителя…

Тем не менее места среди певцов Биробиджана Вергелис безусловно заслуживает.

Родившийся в тайге

Мой брат, родившийся в тайге Биробиджана,

С рожденья знал пути в лесах наверняка;

Дремучая тайга и в сумраке тумана

Была ему ясна, как степь для степняка.

Он был, как юный кедр, не тот, что пересажен

В угрюмую тайгу, чтобы сродниться с ней,

А тот, что из земли здесь вырос ростом в сажень,

Вцепясь в тяжелый грунт сплетением корней.

Его отцы прошли по всем дорогам мира,

Чтоб не пришлось ему скитаться на возах,

И нету для него родней реки, чем Бира,

Он любит этот край, как любит степь казах.

Здесь он родился, здесь переболел он корью,

И терпкий сок берез сосал, как молоко,

И в шелковой траве зеленые нагорья

Его, запеленав, баюкали легко.

Тайга крепила рост его зубов молочных

Пахучею смолой и корешками трав,

И ветви в колыбель тянула, чтоб неточный,

Неверный первый шаг он сделал, не упав.

Она вела его, как нянюшка, играя,

В атласный мир листвы, где мог он без конца

Свистеть и щебетать, дразня и повторяя,

Такого же, как он, задорного певца.

Медведя мягкий ход, стремительность фазана

Узнал и перенял он с самых ранних пор;

Река его труду учила неустанно,

И вечно юным быть — тысячелетний бор.

И тишину дарил ему покой долинный,

Движение и шум — гремучий водопад,

А сопка — небеса на высоте орлиной;

На голубых полях он был простору рад.

Медовою смолой и хвоей пахли бревна:

В грудь леса врублен был его сосновый дом.

В артельный, общий труд с врожденной страстью кровно

Он сам — еще малыш — вошел своим трудом.

Теперь он великан с могучими руками;

Открытое лицо, и взгляд по-детски чист,

И бронзовый загар, и кудри — ручейками,

Он зорок, как орел, и по-оленьи быстр.

И потому, что он, иной удел приемля,

Родился, вырос здесь, — переселенца сын, —

Он любит этот край, как любит корень землю,

Его ветра, леса и шум речных теснин.

На юношу взглянув, припомнишь ты нежданно

Скитальческую жизнь и ощутишь острей:

Вот поросль коренных сынов Биробиджана,

Взращенная трудом еврейских матерей!

Вергелис пытался (и это сошло ему с рук) привести в некую гармонию тему русского и еврейского подвига: я, дескать, еврей, но одновременно и русский. Вот характерный отрывок из поэмы Вергелиса «Песнь о герое» — Иосифе Бумагине, повторившем подвиг Александра Матросова (это его дочь стоит первой в списке тех, кто отвергал лицемерное сочувствие израильской военщины):

Я русский воин, я еврей из-за сибирской дали.

Я в бой пришел с хинганских гор, где вся моя семья,

Меня в труде сибиряки умельцем называли,

И смельчаком теперь зовут меня в бою друзья.

Врагу известно — у меня рука тяжеловата.

На русском поле рос и креп мой род из века в век.

Я на Матросова похож, как на родного брата,

Я русский воин, я еврей из-за сибирских рек.

Я родины своей солдат. Я к площадям Европы

С боями тяжкими пришел, не сдавшись, не устав.

Я с теми, кто под пули шел, сражался, рыл окопы,

Россию милую храня, на страже счастья встав.

Я волю нес друзьям, врага карая неустанно.

Готов гранатой сердце я швырнуть в лицо ему.

Я русский воин, вырос я в тайге Биробиджана.

Я с теми, кто спасает мир в пороховом дыму!

Да, и впрямь изящное решение: «я русский воин, я еврей».

Субэтнос?

* * *

Исаак Бронфман в «Литературную энциклопедию» не попал, но в биробиджанской плеяде он фигура вполне заметная.

Улица Шолом-Алейхема

…Мне дорог этот город.

Люблю гудков его

Рассветный говор,

И звон Биры,

И сумерки аллей —

Здесь я встречаюсь

С юностью моей.

И часто снятся мне

Костры и ливни,

Гул тракторов

И перебранка пил.

Легли проспектов

Солнечные линии

В местах,

Где зверь таежный воду пил.

И не жалею,

Что кирпичиком здесь лег я