Книга Тайное место - Тана Френч

– Так нормально? – спрашивает Бекка, раскинув руки.

Остальные замолкают и смотрят на нее: темно-синие джинсы и темно-синее худи, раздувшееся почти в шар из-за множества поддетых вниз кофточек, капюшон затянут так, что только кончик носа торчит наружу. Девчонки прыскают.

– Ну? – настаивает Бекка.

– Ты похожа на самого толстого в мире грабителя банков, – стонет Холли, и подруги киснут от смеха.

– Ты стала в два раза больше, – сумела выдавить Селена. – Ты вообще двигаться можешь в этом наряде?

– И видеть? – уточняет Джулия. – Нам ведь нужно, чтобы ты могла проскользнуть по школе, не стукаясь об стены.

Холли изображает, как неуклюжая Бекка ковыляет на ощупь по коридору. Они заходятся тем смехом, который не унять, даже когда уже задыхаешься и живот сводит судорогой.

Бекка покраснела. Повернулась спиной к подружкам и попыталась стянуть худи, но молнию заело.

– Бекс, – утешает Селена, – мы же просто шутим.

– Да ладно.

– О господи. – Джулия закатывает глаза, ловя взгляд Холли. – Не парься.

Бекка продолжает дергать молнию, пока на пальцах не отпечатываются глубокие вмятины.

– Если это просто грандиозная шутка, тогда зачем это все вообще?

Ответа нет. И веселье мгновенно стихает. Они косятся друг на друга, стараясь не встречаться глазами.

Ищут способ похоронить вообще эту идею. А что, если просто затолкать одежду обратно в шкаф, выбросить ключ и никогда больше не возвращаться к этому? И краснеть всякий раз, как вспомнят, как едва не сделали из себя последних идиоток. Им просто нужно, чтобы кто-то сказал это первым.

Потом одна из старост второго этажа распахивает дверь их комнаты, рявкает:

– Прекратите уже свои лесбийские забавы, хорош, отбой через пять секунд, переодевайтесь! Или я напишу на вас докладную! – И опять шваркает дверью, оставив их с открытыми ртами.

Она даже не заметила, что по всем кроватям разложена верхняя одежда и что Бекка похожа на надувного взломщика. Еще мгновение все четверо таращатся друг на друга, а потом дружно падают на кровати и визгливо хохочут, зарывшись лицами в подушки. И наконец-то осознают, что они действительно решились.

Когда гасят свет, они лежат в постелях, как хорошие девочки, – на случай, если староста вернется и окажется на этот раз более внимательной. Но вот отзвонил колокол, игривое настроение постепенно испаряется. И проступает нечто иное.

Они никогда прежде не прислушивались к звукам засыпающей школы, во всяком случае, не так – навострив уши, как дикие животные. Сначала отрывочные шумы: смешки из-за стены, чей-то визг, шлепанье тапок – кто-то бежит в туалет. Потом звуков все меньше, они все реже. А потом наступает тишина.

Часы на главном здании бьют час, Селена садится на кровати.

Они не разговаривают. Не включают ни фонарики, ни настольные лампы: если кто-то пройдет по коридору, сквозь окошко над дверью может увидеть свет. Огромная луна за окном и так все отлично освещает. Снимают пижамы, укладывают подушки под одеяла, натягивают джемперы и пальто, ловко и синхронно, как будто репетировали. Одевшись, встают у кроватей, угги покачиваются в руках. Они смотрят друг на друга, как члены экспедиции на фотографии в начале долгого пути, неподвижные, пока одна из них не сделает первый шаг.

– Ладно, если вы, чокнутые, не шутите, – шепчет Джулия, – тогда вперед.

И никто случайно не высунулся в коридор, и ни одна ступенька не скрипнула. Кастелянша громко храпит на первом этаже. Бекка вставляет ключ в замок двери, ведущей в главное здание, ключ легко проворачивается, как смазанный. Добравшись до кабинета математики, они уже понимают, что охранник либо спит, либо болтает по телефону, короче, он их не заметит, и Джулия тянется к оконным защелкам. Обуться, влезть на подоконник, дальше за окно, на раз-два-три-четыре, ловко, неслышно, и вот они уже стоят на газоне, и это больше не игра.

Залитые белым светом парк и лужайки напоминают балетные декорации за миг до первой трели флейты; вот-вот впорхнут невесомые феи в пачках и застынут в идеально-невозможных позициях. Морозный звон в ушах.

Они бегут. Травяные просторы приветственно расстилаются впереди, и они скользят по ним, колюче-морозный воздух ключевой водой струится прямо в легкие и развевает волосы, когда капюшоны слетают, и ни одна не задерживается поправить. Они невидимы, они могли бы с хохотом пронестись мимо ночного сторожа и мимоходом стянуть его форменную кепку, а он будет растерянно хватать руками воздух и испуганно бормотать. Но неведомая сила влечет дальше, и они мчатся в неизвестность, не в силах замедлить бег.

Во тьму, по узким дорожкам среди темных колючих зарослей, мимо нависающих ветвей, поросших вековым мхом, сквозь запах мерзлой земли и влажных прелых листьев. Пока не вырываются из этого туннеля на свою белоснежную поляну.

Они никогда не бывали здесь прежде. Верхушки кипарисов блестят изморозью, как громадные факелы. Какие-то тени бродят вокруг – тени, которые, если попытаться рассмотреть, обретают контуры оленей, волков, но могут быть кем угодно. Высоко над поляной в блистающей колонне света кружат птицы, распахнув крылья, и длинные нити диких криков тянутся за ними.

Раскинув руки, все четверо тоже начинают кружиться. Облачка морозного дыхания закручиваются в спирали, мир вращается вокруг них, а они все кружат. Кружат, выходя из тел, и вот они исчезают, и остается лишь серебристая пыль, взметнувшиеся к небу руки и смутный силуэт, мелькающий в полосах белоснежного света. Они танцуют, пока не падают без сил.

Потом открывают глаза и оказываются на знакомой поляне. Темнота, миллионы звезд и тишина.

Тишина слишком величественна, чтобы рисковать ее нарушить, поэтому они молчат. Лежат на траве и ощущают собственное дыхание и ток крови в сосудах. Нечто белоснежно-сияющее пронизывает их кости – возможно, холод, а возможно, лунный свет; покалывает, но не причиняет боли. Они лежат, не противясь происходящему.

Селена была права: это совсем не похоже на веселый зуд, когда сумел протащить в школу выпивку или устроил каверзу сестре Игнатиус; совсем не то же самое, что целоваться в Поле или подделывать подпись матери, чтобы проколоть уши. Это вообще не похоже ни на что традиционно добродетельное или привычно запретное. И оно принадлежит им.

Когда они в конце концов плетутся обратно в школу, ослепленные, с взъерошенными волосами, голова все еще кружится. Навсегда, говорят они себе, перебираясь через подоконник с обувью в руках и лунным светом в глазах. Я запомню это навеки. Да, навеки. О, навеки.

Утром они обнаруживают на себе царапины и порезы и не помнят, где их получили. Нет, не больно; просто озорной привет, подмигивающий с костяшек пальцев и голеней, когда Джоанна Хеффернан шипит очередную гадость Холли, которая чуть задержалась в очереди на завтрак, или когда мисс Ноутон пытается заставить Бекку униженно извиняться за невнимательность. Они не сразу осознают, что это не люди вдруг стали докучливыми, а они сами сейчас словно не от мира сего. Холли и впрямь целую вечность пялилась на тосты, и ни одна из них никак не возьмет в толк, о чем это твердит Ноутон. Точка опоры сместилась, не сразу удается восстановить равновесие.