Книга Эксгумация - Тоби Литт

После того как рабочий ушел, я услышал, что журналистка звонит к соседям. Соседи немедленно открыли ей дверь — поскольку они относились к нижнему слою среднего класса, а не к рабочему классу, они пока еще соблюдали какие-то приличия: вместо того чтобы выйти на крыльцо и открыто глазеть на происходящее, они подглядывали за событиями у моей двери из-за тюлевой занавески.

К этому моменту я уже понял, что меня ждет. Мне предстояло стать «замкнутым типом, который избегает общения с соседями». Наверное, если бы я каждый день в течение года приглашал всю улицу на какао с булочками, я бы смог избежать такой судьбы. Ну а так я делался человеком, способным на любую непристойность. По милости моих ближайших соседей таблоиды лепили монстра теперь уже из меня. К завтрашнему вечеру репортеры разузнают, что я однажды ковырял в носу на уроке биологии, а на следующий день расскажут об этом своим читателям.

(«Вы говорите, замкнутый тип? Не общается с соседями?»)

Я ощутил раздражение, злость, гнев, ярость.

История о звонках из морга попала в прессу не по моей вине. Вероятно, ее выболтал какой-нибудь полицейский, решивший хапнуть немного легких деньжат, чтобы заасфальтировать дорогу к своему дому. Но как им удалось связать анонимного журналиста, посетившего Азифа, с моей персоной?

Скорее всего, попивая пинаколаду с сотрудниками «Миррор», Азиф вел себя откровеннее, чем на больничном крыльце рядом с доктором Калькуттом. Когда Азиф упомянул таинственного гостя, который приходил к нему и, назвавшись журналистом, задавал вопросы, пройдохи-репортеры наверняка немедленно бросились выяснять, кто это был. Я представил себе, как мои фотографии отправляют по факсу в крошечное почтовое отделение на острове в Карибском море. К этому моменту пинаколада течет рекой. Азиф тяжело приподнимает пьяную голову и показывает дрожащим пальцем: «Эта он. Ват этат». Бум — его голова снова обрушивается на стол. По-прежнему очень даже трезвый репортер быстренько смывается. Если именно так все и было, то в оперативности газетчикам не откажешь.

Поговорив с соседями, репортерша вернулась к моему крыльцу и принялась звонить в дверь. Однажды мне уже приходилось переживать подобное внимание прессы. В одном из таблоидов напечатали нелепую (как мне тогда казалось) статью о том, что у Виты и Геркулеса бурный роман не только на экране, но и в жизни. Паломничество журналистов к моим дверям продолжалось день-другой, пока не выяснилось, что за это время бурный роман начался между людьми чуть более известными. Однако тот опыт так и не научил меня поведению в подобных ситуациях. Если кто-то решил приставать к тебе с вопросами, этого трудно избежать, разве что у тебя есть деньги на вышибал и лимузины, в которых можно удрать от репортеров.

Снова зазвонил телефон, и я подождал, пока включится автоответчик. Это была журналистка «Миррор», она звонила из-под моей двери, одновременно названивая в дверь. Дверной звонок раздавался в трубке с отставанием в несколько миллисекунд, которые уходили на его синтезирование, оцифровку и децифровку. Журналистка кричала по телефону, одновременно пытаясь докричаться до меня через щель в почтовом ящике. Это становилось невыносимо.

Я сделал все, что мог: снял со звонка коричневую, как никотин пластиковую крышку и разъединил провода.

Сообразив, что звонок не работает, репортерша забарабанила в дверь.

Я убавил громкость автоответчика до минимума и, включив на полную громкость компакт-диск с «Нирваной», улегся на диван, закрыл уши подушками и стал орать: «ля-ля-ля-ля!»

Соседи с обеих сторон застучали в стены. Возможно, для них я уже превратился из подозрительного и замкнутого типа, который избегает общения, в гнусного буяна — раз позволял себе такое.

Под эту какофонию я наблюдал, как растет количество сообщений на автоответчике.

Отыграла последняя песня на диске. Я поставил его на начало и налил себе чаю.

Затем я предпринял маневр, к которому никогда раньше не обращался, — перебрался в садик на заднем дворе. Я посидел там по пояс в траве и по шею в сорняках. Через некоторое время я пересек это зеленое море и обнаружил на другом конце нечто давно забытое — сарай.

Я открыл дверь, и мне показалось, что внутри не так уж и плохо — сухо, пыльно и совершенно пусто, если не считать ведра, швабры, мотка веревки и неисправной газонокосилки. Вынув швабру, я перевернул ведро и сел на него.

На какой-то момент я успокоился и ощутил необыкновенную легкость. Я восседал на ведре, как свежекоронованный король, — швабра в одной руке и чашка чаю в другой. Моим королевством был садовый сарай, а в стены замка ломилось «четвертое сословие» — пресса.

Не хватало только короны. Я достал из кармана носовой платок, завязал узелки на четырех концах и надел его на голову. Так мне удалось добиться полноты картины, если не считать того обстоятельства, что я успел выпить полчашки чаю.

С монаршим величием я наблюдал за тем, как в моей голове складывается решение: я буду продолжать свои посещения театра, что бы ни случилось и кто бы ни вмешался. Это привлечет внимание к Алану и Дороти, внимание, которое им вряд ли понравится. (Если журналисты проникнут на спектакль, их назойливость станет отличным дополнением к моей кампании кашля.) Не исключено, что я смогу воспользоваться их пронырливостью к собственной выгоде.

Я уже был готов вернуться в квартиру и позвонить Джеймзу, чтобы он заехал за мной вечером, как вдруг услышал полицейскую сирену и увидел, что от антенн на крышах отражается голубой отблеск.

Это была не Психея. Пока еще не она. Я ожидал ее в гости, как только стало известно, что я навещал Азифа. Опять частное расследование? Опять незаконное вмешательство? Психея рано или поздно должна была появиться. Но когда я чуть приоткрыл дверь, выяснилось, что это всего лишь двое патрульных, которых послали к моему дому, потому что:

— Соседи неоднократно жаловались на шум, сэр.

Они стояли между мной и фотографом, который пытался снять их под нужным углом.

— Заходите, — пригласил я.

Я уже успел выключить стереосистему.

В прихожей я объяснил полицейским ситуацию. Их нисколько не впечатлил тот факт, что я могу быть достаточно важной персоной, чтобы под моей дверью дежурил журналист. Однако они явно обрадовались, сообразив, что репортерша за дверью заинтересуется ими, если они выйдут и поговорят с ней.

— Что вы можете сделать, чтобы положить этому конец? — спросил я.

Они посмотрели друг на друга.

— Если они не нарушают закон, то немного.

— Но разве это не вторжение в частную жизнь или что-то еще в таком роде?

— А почему вы сказали, она интересуется вами?

Объяснять им все сначала не было смысла.

— Хорошо, впредь я буду убавлять громкость, но разве соседи не жаловались еще и на шум, который производила журналистка, колотившая в мою дверь?

— Мы с ней поговорим, — заверил меня полицейский. — Только, пожалуйста, не вынуждайте нас выносить вам официальное предупреждение.