Книга Эксгумация - Тоби Литт

С моей точки зрения, вся эта шумиха в прессе должна была привести к одному важному результату: полиция будет вынуждена выступить с комментариями относительно того, как идет расследование и почему в нем не видно никакого прогресса. Я и пресса преследовали разные цели: мне нужен был человек, заказавший убийство, — человек, который хотел смерти Лили; прессу же больше всего интересовал скорый суд над киллером и, если возможно, новые пикантные подробности о жизни Виты. Установка полиции «подождем — там видно будет» подсказала журналистам, что «там» будет, что увидеть. Однако все это были сенсации завтрашнего дня. Главной же темой субботы были недостатки системы здравоохранения, сокращение расходов на медицину, жесткий контроль за персоналом больниц и телефонные опросы: заслужил ли Азиф увольнения?

Вскоре я сам оказался перед выбором. Несколько журналистов позвонили мне домой. Понятия не имею, где они раздобыли мой номер телефона. Когда я задавал им этот вопрос, они его игнорировали. Ответив еще на два-три звонка, я решил не скромничать. Мне не хотелось отягощать положение Азифа, но я хотел привлечь максимум внимания к действиям полиции. Я побеседовал не менее чем с двумя десятками журналистов, причем некоторые из них звонили даже из Австралии и Техаса.

Большинство интервью выглядели примерно так:

— Мистер Редман, как вы отреагировали на новость о том, что Азиф Пракаш использовал телефон вашей погибшей подруги?

— Меня это глубоко расстроило, — говорил я, мысленно беря в кавычки «глубоко расстроило» еще раньше интервьюера. Впрочем, мои слова были почти правдой.

— Как по-вашему, должна ли администрация больницы уволить Азифа?

— Конечно, нет. Уверен, что его работа сопряжена с огромным стрессом. Азиф допустил ошибку — неверно оценил ситуацию. Он уже расплачивается за свой поступок тем, что оказался в центре публичного скандала. Жизнь его и без того, наверное, разбита. Оставьте его в покое.

— Но вы, безусловно, не призываете закрывать глаза на подобное поведение?

— Азиф поступил плохо, но я уверен, что он сожалеет об этом, по крайней мере не меньше, чем я.

— Как вы считаете, можно ли считать случившееся результатом сокращения расходов на здравоохранение?

— Да.

— Как вы думаете, должна ли подать в отставку министр здравохранения?

— Несомненно. Ее положение крайне шаткое.

— Как бы Лили, по-вашему, отнеслась к тому, что Азиф воспользовался ее телефоном в такой ситуации?

— Не думаю, чтобы она возражала. Но я уверен, что она потребовала бы отставки министра здравоохранения.

— Вы хотите еще что-нибудь добавить?

— Да. Я думаю, что с самого начала расследование этого убийства проводится крайне непрофессионально во всех аспектах. Похоже, полиция отправила его в долгий ящик. Мои собственные соображения относительно этого преступления полностью игнорируются. Пожалуйста, не забудьте, что человек, сидящий сейчас в тюрьме, — не единственный виновный в этом преступлении. Кто-то хотел, чтобы Лили умерла. Кто-то нанял киллера, чтобы ее убить. Полиция должна активнее искать этого «кого-то». Пусть Лили была для меня всего лишь бывшей подругой, но я все равно очень сильно любил ее. Я не оставлю это дело, пока не будет достигнут результат, который меня удовлетворит.

55

Настоящие проблемы начались, когда предпоследний интервьюер, журналистка из «Миррор», вдруг спросила:

— Это правда, что вы были в больнице «Юниверсити-Колледж» и встречались с Азифом?

— Не понял?

— Он говорит, что к нему приходил человек, очень похожий по описанию на вас.

— Неужели?

— Он довольно много рассказал нам.

— Серьезно?

Я положил трубку и не стал ее поднимать, когда через секунду телефон зазвонил снова.

Из короткого разговора с журналисткой я понял, что «Миррор» заключила с Азифом эксклюзивное соглашение и увезла его (наверное, вместе с матерью) куда-нибудь, где другие газеты не могли бы его достать, — например, на один из райских островов Карибского моря. В завтрашней «Санди-миррор», наверное, появится фотография Азифа, потягивающего пинаколаду в баре на пляже и говорящего что-нибудь вроде: Я считаю, что виной всему — сокращение расходов на здравоохранение. Младший медперсонал работает с огромными перегрузками. Иногда люди не выдерживают и ломаются. Наверное, я сломался.

Мне было интересно, рассказал ли он им о беременности Лили, а если да, то смогут ли они это напечатать, или пока это была закрытая тема — sub judice. Азиф же мог довольствоваться тем, что ему удалось выпачкать в дерьме меня.

В течение получаса мне позвонили еще дважды с теми же вопросами: «Встречался ли я с Азифом? Зачем? Как я узнал про Азифа?»

По своей глупости я договорился с маляром, который должен был прийти и смыть красную краску с двери. Он только начал смывать, как приехала журналистка из «Миррор» и привезла с собой фотографа, который немедленно принялся фотографировать. Я слышал, как безостановочно щелкала его камера, работавшая на первую полосу завтрашней газеты. Маляр трудился, наполовину открыв входную дверь. После того как фотограф снял все, что мог (а снять он мог не много), — с маляром и без него, — журналистка стала задавать последнему вопросы о том, чем он здесь занимается. Откуда на моей двери краска кроваво-красного цвета? Когда она здесь появилась? Не свежая ли? Дома ли мистер Редман?

— Да, дома, — ответил я и втащил рабочего в дом. Потом запер дверь. — Проходите в гостиную, — предложил я ему.

Он прошел с довольно наглым видом.

— Так, а теперь, пожалуйста, отправляйтесь домой. Если вы не скажете больше ни единого слова журналистке, я заплачу вам, как за выполненную работу. Вы скорее всего сможете прийти и закончить ее, когда репортерша уйдет. Но если вы с ней заговорите, я найму кого-нибудь другого.

— Хорошо, — ответил маляр. Я знал, что он обманет меня, но что мне оставалось делать? Я заплатил ему и выпустил его из квартиры.

Журналистка из «Миррор» выкрикнула вопрос в приоткрывшуюся дверь:

— Азифа могут уволить! Что вы по этому поводу думаете? — После этого она переключилась на рабочего. Хотя я ему заплатил, он просто поманил журналистку на несколько шагов от моего крыльца, а затем начал выкладывать ей все, что знал. Я стоял прямо за дверью, и мне было слышно, как он спрашивал: «А мои фото появятся в газете?» На что корреспондент, вешая ему лапшу на уши, отвечала, что, дескать, им лучше, чтобы было хоть чье-то фото, чем вообще никакого, поэтому, если им не удастся сфотографировать Редмана, они поместят его фотографию.

Журналистка выудила у него все, что могла. Когда я позвонил и попросил удалить краску? Не показалось ли ему, что мой голос был расстроенным? Не высказывался ли я в разговоре с ним относительно того, кто мог сделать это? (Здесь рабочий откровенно соврал, сказав, будто я упоминал о каких-то «врагах»!) Кто, по его мнению, мог это сделать? (Как будто его дерьмовое мнение что-то стоило.)