Книга Сто девяносто девять ступеней. Квинтет "Кураж" - Мишель Фейбер

— Э-э-э… а когда ездишь на мотоцикле в такую погоду, то бывает жарко или холодно? — спросила Кэтрин, протягивая Виму стакан апельсинового сока и пытаясь завязать беседу.

— Зразу и то и трукое, — ответил тот.

Вим знал много английских слов, но, судя по его акценту, учил он его совершенно иным способом, чем большинство встречавшихся им раньше фламандцев — то ли при помощи интерактивных сидиромов, то ли электронного переводчика из тех, реклама которых выпадает на пол, когда раскрываешь свежий номер «Новостей радиоэлектроники».

Но гораздо большее впечатление, чем акцент, на всех произвело то, как Вим покраснел и начал заикаться, когда ему представили Дагмар: судя по всему, он питал слабость к молодым большегрудым немкам с накачанным телом — даже тем, которые настроены к нему враждебно. Впрочем, вполне возможно, что он принял сердитый взгляд Дагмар за элемент имиджа — вроде как у ведущих MTV.

— Привет, меня совут Фим, — вымолвил он.

— Отлично, — отрезала Дагмар. — Давайте посмотрим видео.

На этом беседа завершилась и все приступили к делу. Вим привез с собой кассету с видеорядом к «Partium Mutante». На корешке кассеты Вим накорябал серебристым фломастером «ParTiTEm М». Эта надпись, даже в большей степени, чем внешность Вима, способствовала тому, чтобы в голове у отдельных членов квинтета завыла тревожная сирена.

Затем возникла небольшая заминка, поскольку выяснилось, что телевизор не подключен к видеомагнитофону. Для Вима это открытие было настолько неожиданным, что он тут же пришел к заключению, что участники «Квинтета Кураж» повыдергивали разъемы и провода, пытаясь подключить к телевизору миди-клавиатуры, сэмплеры или какое-нибудь иное ультрасовременное музыкальное оборудование в том же духе. Ему и в голову не пришло, что существуют люди, которые попросту не смотрят телевизор.

Вим Ваафельс соединил устройства между собой отточенным, привычным движением, не лишенным даже некоторой грациозности. Затем он попросил задернуть шторы, чтобы солнечный свет не мешал просмотру. Роджер повиновался или по крайней мере сделал вид.

— А мошно зтелайть зофсем темно? — недовольно осведомился Ваафельс, поскольку в комнату по-прежнему проникал желто-оранжевый свет.

Роджер принялся возиться со шторами, пробуя то один, то другой вариант.

— Темнее уже никак не сделать, — сказал он наконец.

Все присутствующие уселись на корточках поближе к телевизору, кроме Бена, которому последовать их примеру помешала грузность; он остался сидеть на диване, заверив Вима, что ему и оттуда все прекрасно видно.

— Латно, — согласился Вим. — Пуплика котова, нашинаем бредстафление!

Пленка зашуршала внутри видеомагнитофона и экран, на котором до этого мелькали белые хлопья, стал абсолютно черным. Таким он оставался, как показалось зрителям, бесконечно долго — на самом же деле не более тридцати секунд, максимум — минуты.

— Фы толшны бредстафлять, путто уше исполняете броисфетение, — посоветовал Вим Ваафельс певцам.

— Ага, — поддакнул Джулиан, придвигаясь поближе к телевизору — так, чтобы ему было видно лицо Дагмар.

Темнота на экране наконец сменилась темно-пурпурным цветом — а может, это была просто оптическая иллюзия, вызванная напряжением глаз. Но нет — на экране действительно что-то начинало происходить.

— Ф нашале у фселенной не пыло форма, ферно? — объяснял Вим. — И апсолюйтно фсе проискотило фо тьме.

Лента, скользя по головке видеомагнитофона, производила едва слышный пискливый звук, от которого у Кэтрин сводило зубы; у нее возникло острое желание, чтобы Бен запел в своем тибетском стиле, чтобы наполнить наполнившую комнату мглу звуками человеческого голоса.

После того, что показалось целой вечностью, бесформенные чернильные разводы наконец превратились в… во что? В какое-то блестящее темно-сиреневое отверстие.

— Фы уше наферно токаталиссь, што это такой? — спросил Ваафельс.

Повисла неловкая пауза, а затем Бен произнес:

— Я вроде бы догадался, — сказал он спокойным, звучным голосом. — Это — гортань крупным планом, как ее видно в ларингоскоп.

— Ошинь карашо, ошинь! — сказал Ваафельс, довольный тем, что нашел хоть одного понимающего зрителя. — Ф нашале пыло слоффо, ферно? И слоффо это фырфалоссь из корла Покка.

Прошла снова целая вечность. Гортань смыкалась и размыкалась, поблескивая влагой. У Кэтрин засосало под ложечкой: она увидела, что изображение постепенно светлеет, превращаясь во что-то совсем другое, и она гадала, заметили ли это остальные зрители. Лицо Роджера напряжение сделало непроницаемым, он смотрел так, словно боялся упустить какую-нибудь существенную деталь. Джулиан и Дагмар (хотя они пришли бы в бешенство, скажи им кто-нибудь это) выглядели на одно лицо, словно брат и сестра: выражение скепсиса и презрения делали их даже прекрасными. Кэтрин ужасно хотелось посмотреть в сторону Бена, но она побоялась смутить его, поэтому она снова обратила свой взгляд к зияющему плотскому отверстию на экране. При помощи какого-то современного цифрового волшебства гортань начинала на глазах меняться: похожие на половые губы plica vocalis и vollecula[33] клетка за клеткой разбухали, превращаясь во влагалище беременной женщины. Затем, мучительно медленно, в абсолютной тишине влагалище расширилось и в конце его показалась лоснящаяся от слизи головка ребенка.

Участники «Квинтета Кураж» не промолвили ни слова за все то время, пока на экране происходили эти роды в темпе largo. Впрочем, при этом все они прекрасно помнили, что «Partition Mutante» в любом случае продолжается чуть-чуть больше получаса, а таймер на видеомагнитофоне показывает время с точностью до секунды.

Наконец, когда новорожденный Адам, символ планеты Земля или чего-нибудь в том же роде, окончательно выбрался из утробы матери и предстал на экране во весь свой рост, они смогли перевести дух. Теперь они точно знали, что до окончания представления осталось совсем немного.

— Ошефитно, — прокомментировал, подводя итог, Вим Ваафельс, — на польшой экрайн это броисфоттит софсем трукой фпешатлений.

— Разумеется, разумеется, — сказал Роджер.

— На фестивайль картинка путет ошинь-ошинь польшой, а фы путете ошинь-ошинь маленький. Исобрашений путет апсолюйтно пофсютту, фокрукк фасс…

— М-м-м… — сказал Роджер с таким выражением на лице, с каким, наверное, едят глаз овцы на глазах у вождя племени бедуинов во время ужина, от которого зависит исход мирных переговоров.

— М-м-м… — поддакнула Кэтрин, ужасно обрадовавшись тем, что ее мужу удалось подобрать единственно верное в подобной ситуации выражение.

И тут, словно ниспосланный небесами, маленький Аксель заплакал где-то на втором этаже, и Дагмар покинула гостиную, прежде чем Вим Ваафельс успел у нее спросить, что она думает о его шедевре. Художник был несколько опечален столь внезапным исчезновением единственного представителя своей возрастной группы, но затем решил великодушно обратиться к более взрослым и не столь привлекательным зрителям.