Книга Соперницы - Ольга Карпович

Потом были бесконечные очереди и явки в посольство, какие-то вопросы (ответы заранее составил Гриша, а она вызубрила на память), снова документы… А через полгода — немыслимо короткий по тем временам срок — она уже сходила с самолета, крепко сжимая ручку семенившего за ней Эда. Движущаяся дорожка в аэропорту Бен-Гуриона, плакаты, проезжающие вдоль стены, как в замедленной съемке. За огромным окном — бесконечное небо и древняя, как этот мир, земля. Может быть, именно здесь, среди затерянных песков обезвоженной пустыни, она, сирота безземельная по своей сути, найдет наконец покой. Остановит бешеную гонку, бесконечный поиск лучшей доли, выдохнет, расслабленно закроет глаза.

Она не сразу узнала Анатолия. Он и в Союзе всегда выглядел слишком шикарным, «заграничным», а за несколько лет, проведенных вдали от Родины, сделался совсем уж лощеным, блестящим, неотразимым. Словно все это время только тем и занимался, что питался отборными продуктами и наращивал мышцы в спортзале. Крупный, широкоплечий, бронзовую шею оттеняет воротник отглаженной рубашки, благоухающей свежестью, мощное запястье охватывает бледно-металлический браслет «Ролекса», широкая улыбка сверкает белизной. Только вот снова, как раньше, встречает ее в аэропорту, как будто это карма какая-то, заговоренность, заставляющая его терпеливо ждать в любой точке мира, куда занесет ее новый поворот судьбы.

Он сам подошел к ней, выхватил из толпы ошарашенно оглядывающихся эмигрантов, притянул к себе, до боли сжал плечи. Горячие губы дотронулись до щеки и чуть задержались на шее — и тут же отозвалась на их прикосновение, задергалась под кожей короткая голубая жилка. Только теперь, ощутив исходящие от него тепло и силу, вдохнув терпкий запах — выжженная аравийским солнцем кожа, дорогой одеколон, виски, — она ощутила, как истосковалась по этим рукам, словно ограждающим ее от враждебного мира, по этой твердой груди, у которой делается так спокойно и хорошо, по его низкому, чуть хрипловатому голосу. И едва не вскрикнула от разочарования, когда он слишком быстро отпустил ее и присел на корточки перед Эдом, с серьезным видом протягивая ему ладонь:

— Добрый день, молодой человек. Я Толя, а вас как зовут?

* * *

В доме Голубчика, просторном, прохладном, где южный ветер врывался в распахнутые окна, парусами вздымая занавески, она едва дождалась, пока опустится пахнущая пряностями кромешная ночь и уснет сморенный дорогой Эд, и сама пробралась в спальню к Анатолию. Бесшумно проскользнула в приоткрытую дверь, не найдя его в комнате, прошла дальше, в ванную.

Он брился, половина лица была еще в мыльной пене. Увидел ее в зеркале, и тяжелый квадратный подбородок дрогнул, дернулись ноздри. Она подошла сзади, прижалась всем телом к обнаженной спине, оплела тонкими руками шею, легко трогая губами поросший густыми жесткими волосами затылок. Он быстро повернулся, оторвал ее от земли — сильный и стремительный, как хищник, ухвативший добычу. На мгновение показалось — он сейчас разорвет ее, раздавит махиной своих железных мышц, и в ту же секунду удивилась нежной осторожности, с которой этот, без сомнения, в десятки раз более сильный, чем она, мужчина касался ее.

Он отнес ее в спальню, опустил на кровать, целовал жадно, словно боялся, что она исчезнет и он не успеет насытиться. Легкий халат давно уже был на полу, и его твердые горячие ладони скользили по всему телу. И Светлана ощущала, как от каждого его прикосновения в ней бурными толчками пробуждается сумасшедшая, оголтелая жажда жизни. Она жива, все еще молода и сильна, она дышит и движется, чувствует, осязает… Она может быть желанна и любима, несмотря ни на что!

* * *

Свернувшись в клубок у него на груди, она рассеянно слушала, как дышит за окном теплая южная ночь. В доме стояла тишина — сыновья Голубчика обучались в колледже в Америке, а маленький Эд спал в соседней комнате.

До чего же хорошо и спокойно. Кажется, весь мир затаился и не смеет приблизиться к ней, пока она лежит вот так, под защитой этого опасного и сильного зверя. Его мощная грудная клетка вздымается и опадает под тяжестью ее головы, могучая рука обнимает ее, будто он пытается всю ее уместить на ладони, спрятать от всех. С ней никогда ничего не случится, пока он рядом. Вот только… Только этого ей недостаточно.

Быть под чьим-то покровительством, прятаться за спиной другого — это не для нее. Она поклялась не сломаться, снова стать энергичной, решительной, уверенной в себе. Она вернет себе все, что было у нее отобрано. Добьется того, чтобы окружающие, как прежде, преклонялись перед ней в восхищении, не смели перечить и спешили услужить. Не для того она, поверженная королева, сбежала, чтобы становиться бесплатным приложением к здешнему властителю мира. В своей судьбе царствовать и править будет только она сама, двум монархам рядом не ужиться — тесно. Она явилась сюда действовать, добиваться, ступенька за ступенькой подниматься к манящей, однажды уже потерянной вершине. Под другим именем, с другой историей, с выжженным прошлым. Все это обязательно будет с ней, завтра. А сейчас… Сейчас только затишье перед грядущей битвой.

Она потянулась, теснее прижимаясь к нему, прошептала:

— Как бы мне хотелось валяться вот так всегда…

Плечо, на котором покоилась ее голова, мгновенно напряглось, сделалось каменным, он как-то странно хмыкнул:

— Все в твоих руках. Стоит тебе только захотеть, и мы с места не двинемся в ближайшие сто двадцать лет.

Она тихо рассмеялась, провела пальцем по его четко вырезанной верхней губе:

— Тебе станет скучно. Со мной ведь потому только и интересно, что мне никогда нет покоя, всегда мало. Я вечно куда-то рвусь и хочу всего и сразу.

— А ты, оказывается, заделалась доморощенным психологом? — поднял брови Анатолий. — Откуда ты знаешь, что именно меня в тебе привлекает?

— Ну, мы же так похожи с тобой, Толя. Я знаю тебя, как саму себя, — легко засмеялась она.

— Я все-таки надеюсь, что ты ошибаешься, — отозвался он и добавил вдруг с какой-то необычной серьезностью в голосе: — Я, кстати, как раз собирался с тобой поговорить. И, может быть, даже сообщить о себе кое-что, до сих пор тебе неизвестное.

Светлана удобнее устроилась под мягким пледом, отяжелевшие веки опускались сами собой. Она сладко зевнула:

— Толя, давай завтра, хорошо? Мне так хочется спать…

Анатолий промолчал, и она искоса взглянула на него, проверяя, не обидела ли своим отказом. Лицо его было почти неразличимо в темноте, лишь блестели совсем рядом настороженные глаза.

— Спи, — хрипло шепнул он. — Спи…

— Синьора Стефания, я очарован, я восхищен. Никогда в жизни не встречал такой женщины, как вы!

Коротышка-итальянец — как там представил его Толя в начале ужина? Ах, да, Фабрицио Каталано! — влажно блестел круглыми неаполитанскими глазищами и то и дело норовил приложиться губами к ее руке. Светлане — отчего-то она назвалась ему Стефанией и теперь мысленно примеряла на себя это имя — просто-таки жарко делалось от его страстных придыханий. Впервые за последние годы она оказалась в такой приятно щекочущей тщеславие обстановке. Дорогой ресторан, новое, очень открытое платье, бесчисленные взгляды мужчин, кажется, так и бликуют в длинных, дерзко позвякивающих бриллиантовыми подвесками сережках. Она же острит, путая английские и русские слова, хохочет, притворно смущается от откровенных комплиментов и играет бровями.