Книга Титан - Джон Варли

— Какова наша роль во всем этом? Ты заключаешь союз? У тебя нет на это полномочий. Это могу делать только я, как капитан корабля.

— Наверное, мне следовало бы указать тебе, что корабля теперь нет.

Если он хотел нанести ей удар, то он не мог придумать ничего лучшего, чтобы достичь цели. Сирокко прочистила горло и продолжала:

— Джин, мы здесь не военные советники.

— К дьяволу, я просто подумал, что мог бы им кое-что показать. Наподобие этой карты. Они тоже нуждаются в новой тактике, но…

Мейстерзингер засвистел на высокой ноте, таким образом он прочищал горло. Сирокко сообразила, что они не обращают на него внимания.

— Извините меня, — пропел он, — это и в самом деле очень хороший рисунок. Я нарисую его у меня на груди к следующему празднику трех городов. Но мы говорили о том, как убить ангелов. Мне бы хотелось услышать больше о сером порошке силы, о котором ты рассказывал раньше.

— Боже мой, Джин! — воскликнула Сирокко, затем овладела голосом и уже спокойно обратилась к мейстерзингеру:

— Мейстерзингер, мой друг, который недостаточно хорошо знает ваши песни, неправильно выразился. Я знаю, что никакого порошка не существует.

Мейстерзингер безмятежно посмотрел на Сирокко. — Если нет серого порошка, то расскажи мне о устройстве, швыряющем в воздух копья дальше, чем это можно сделать рукой.

— И опять ты неверно понял. Пожалуйста, подожди немного. — Сирокко обернулась к Джину, стараясь оставаться спокойной: — Джин, уходи отсюда, я поговорю с тобой позже.

— Роки, я только хотел…

— Это приказ, Джин.

Джин все еще колебался. Сирокко владела приемами рукопашного боя, у нее была большая дистанция для удара, но и он умел бороться и был сильнее. Сирокко была далека от мысли драться с Джином, но внутренне была готова к этому.

Напряженный момент прошел. Джин расслабился, хлопнул ладонью по столу и с гордым видом вышел из комнаты. Мейстерзингер проводил его взглядом, он все примечал.

— Мне жаль, если я послужил причиной ссоры между тобой и твоим другом, — пропел он.

— Это не твоя вина. — Руки у Сирокко после стычки с Джином были абсолютно холодные.

— Я… послушай, мейстерзингер, — пропела Сирокко, — кому ты веришь, мне или Джину?

— По правде говоря, Ра-кии, у тебя такой вид, как будто ты что-то скрываешь.

Сирокко посасывала костяшку пальца, раздумывая, что делать. Мейстерзингер был уверен, что она лжет, но как много он уже узнал?

— Ты прав, — пропела она наконец. — У нас есть порошок силы, у него достаточно мощи, чтобы разрушить весь этот город. Мы владеем таким секретом разрушения, что мне стыдно даже намеком говорить об этом. С помощью этого оружия можно проделать такую дыру в вашем мире, через которую в холодное пространство вытечет весь воздух, которым вы дышите.

— Ничего лучшего нам и не надо, — пропел мейстерзингер. Он выглядел заинтересованным. — Этому порошку можно будет найти хорошее применение.

— Я не могу дать его тебе. У нас его нет с собой.

Мейстерзингер, очевидно, тщательно обдумал свою песню, прежде чем наконец опять запеть.

— Твой друг Джин сказал, что есть возможность изготовить это оружие. Мы хорошо разбираемся в дереве и в химии растительного происхождения.

— Наверное, он прав, — вздохнула Сирокко, но мы не можем передать вам этот секрет.

Мейстерзингер молчал.

— Мои личные чувства не имеют большого значения, — объясняла Сирокко. — Те, кто выше меня, наши мудрецы, сказали, что следует так поступать.

Мейстерзингер пожал плечами:

— Если ваши старейшины приказали это, то у тебя небольшой выбор.

— Я рада, что ты понимаешь это.

— Да, — он опять помолчал, старательно что-то обдумывая.

— Твой друг Джин не такой почтительный по отношению к старейшинам. Если я снова попрошу его, он может быть расскажет, что надо нам для победы.

У Сирокко замерло сердце, но она постаралась не подать виду, как на нее подействовало это предположение.

— Джин забывчивый. Он пережил тяжелые времена за время этого путешествия; мысли его разбрелись, но я напомнила ему о его долге.

— Я вижу. — Он опять задумался, предложив ей между тем стакан вина, который она с удовольствием выпила.

— Я думаю, что самостоятельно могу придумать метатель копий. Эластичный прут, концы связаны вместе ремнем.

— По правде говоря, я удивлена, что вы до сих пор не придумали этого. У вас много гораздо более сложных вещей.

— Мы делаем что-то вроде того, во что играют дети.

— Меня приводит в недоумение ваша война с ангелами. Почему вы сражаетесь?

— Потому что они ангелы, — насупившись ответил мейстерзингер.

— Только лишь по этой причине? На меня произвела впечатление ваша терпимость по отношению к другим видам. Вы не питаете враждебности ни ко мне, ни к моим друзьям, ни к цеппелинам, ни к йети в океане.

— Они ангелы , — повторил мейстерзингер.

— Вы не хотите жить на одной и той же земле?

— Ангелы будут не в состоянии выкармливать своих детенышей грудью Геи, если они покинут огромные башни. А мы не можем жить, цепляясь за стены.

— Следовательно, вы не конкурируете ни из-за земли, ни из-за еды. Может быть, причина в религии? Они почитают другую богиню?

Мейстерзингер рассмеялся. — Почитают? Ты странно выражаешься. У нас только одна богиня, даже для ангелов. Гее поклоняются все виды.

— Тогда я просто не понимаю. Можешь ты мне объяснить, почему вы воюете?

Военачальник мейстерзингер надолго задумался. Когда он наконец запел, то это была песня в минорном ключе.

— Из всех вещей, которые происходят в мире это то, о чем я больше всего хотел бы спросить Гею. То, что все мы должны умереть и вернуться в грязь, не встречает во мне ни чувства протеста, ни горечи. Мир совершает круговорот и ветры дуют когда дышит Гея — все это я понимаю. Что наступают времена, когда кто-то должен ходить голодным, или когда мощный Офион поглощается пылью, или холодный ветер с запада морозит нас, все эти вещи я воспринимаю, так как сомневаюсь, что смогу с этим что-либо поделать. У Геи есть много земель, о которых ей надо заботиться и время от времени ей надо обращать свой взгляд еще куда-нибудь.

— Когда огромные колонны, подпирающие небо начинают трещать, так, что содрогается земля и возникает страх, что мир распадется на части и будет повержен в пустоту, я не жалуюсь.

Но когда начинает дышать Гея, меня начинает переполнять ненависть, я уже не в состоянии рассуждать. Я веду свой народ в бой с ощущением, что это не моя дочь падает на землю рядом со мной, не моя . Она чужая мне, потому что небо заполнено ангелами и наступило время сражения. Только позже, когда уходит ярость, мы начинаем подсчитывать наши потери. Это потом мать находит свое дитя убитым в поле. Это потом я осознаю, что моя дочь, плоть от плоти моей ранена ангелами, но затоптана ногами своего собственного народа.