Книга Разоблачение Тисл Тейт - Кейтлин Детвейлер

И тогда мы снова целуемся, и, хотя я знаю, что это неправильно, что Оливер заслуживает правды, я не могу остановиться, потому что я уверена только в одном: если это наш последний день вместе, то я хотела бы сжать все будущие мгновения, которые нам не суждено разделить друг с другом, в это красивое, фантастическое мгновение. Я не думаю, я делаю. Наверное, и он тоже, потому что внезапно мы оказываемся без курток, все, что было надето под верхнюю одежду для тепла, тоже разбросано по каменной площадке вокруг нас. Мне должно быть холодно сидеть здесь обнаженной, но я чувствую вокруг себя только близость Оливера.

Есть границы, которые мы не пересекаем. И не пересечем. Мы знаем, что эта линия существует, и нам не нужно говорить об этом вслух. Но мне все равно хочется насладиться им настолько, насколько можно.

Только на секунду я вспоминаю про джип, про смотрителя. А что, если кто-то… Но Оливер начинает целовать меня с еще большим напором, и я поднимаюсь над кронам деревьев, наблюдаю за нами из-за облаков, надеясь, желая и молясь, чтобы это… чтобы это мгновение никогда не заканчивалось.

* * *

На обратном пути домой мы молчим. Однако это приятная тишина, по крайней мере, для Оливера. Он накрыл мою ладонь своей, как будто я только что стала особенно хрупкой и беззащитной. Я же хватаюсь за его руку изо всех сил.

Мы останавливаемся у супермаркета, чтобы купить что-нибудь поесть, и я притворяюсь, что полностью поглощена сэндвичем с индейкой и сыром, как будто это самое вкусное, что мне доводилось попробовать в жизни. Я должна рассказать ему всю историю, всю мою правду. Я многократно усилила свое предательство, так близко подпустив его к себе. Чувство вины накрывает меня очень быстро, оно выдавливает из горла слова правды. Никогда я еще так не трусила.

Когда мы возвращаемся в Филадельфию, уже темно. Нам подмигивают огоньки города, приветствуя нас дома. Но мы уже не те двое ребят, которые уехали сегодня за город. По крайней мере, я уже не та. Я уже знаю, что этот день станет определяющим для всей моей жизни. Оливер. По пути я постоянно тайно поглядываю на него. Его глаза серьезны, сосредоточены на дороге, но на его губах играет легкая улыбка. Я пытаюсь скопировать ее, но ничего не получается.

Он останавливает машину у моего дома, и мы несколько минут сидим внутри. Мы не произносим ни слова, не делаем ничего, что положит конец этому дню. У Оливера где-то в кармане звонит телефон. Он не вынимает его, только вздыхает.

– Наверное, это родители беспокоятся, где я. Надо ехать в больницу, всем показаться. Впереди несколько длинных дней.

Я киваю, и меня внезапно накрывает страх, осознание, что это… Это наши последние минуты вместе. Больше не будет Оливера. И Эммы тоже не будет. Останусь одна я. Тисл Тейт, великая притворщица.

– О чем ты думаешь? – нежно спрашивает Оливер.

Мне так хочется крепко обнять его и вселить в него надежду с помощью тысячи поцелуев. Но я этого не делаю.

– Сегодня все было так неожиданно, особенно после вчерашнего разговора. Но… но при этом все так естественно. Только если… – Он замолкает, ожидая, что я продолжу.

– Сегодняшний день… Он был великолепен, – говорю я, поворачиваясь к нему, и наши лица разделяют считаные сантиметры.

Губы Оливера складываются в счастливейшую улыбку.

– Было потрясающе. Но у меня есть чувство, что будет только лучше. – Он целует меня, спасая от необходимости натягивать на себя притворную улыбку.

На этот раз наш поцелуй нежен и нетороплив, и я стараюсь насладиться им до конца, попробовать на вкус каждую оставшуюся нам секунду.

– Пока, Тисл, – говорит Оливер, медленно отодвигаясь. Он выглядит спокойным, но я знаю, что он постоянно мысленно возвращается к пропущенному им звонку, к новостям, которые ожидают его в больнице.

– Пока, – едва слышно шепчу я. Это слово царапает мне губы.

Идя к дому, я слышу, что машина остается на месте, но не оборачиваюсь. Я просто открываю дверь и захожу домой.

* * *

Чуть позже папа зовет меня, когда я прохожу из кухни на лестницу.

Сначала я решаю притвориться, что не слышу, но он зовет еще раз, и в его голосе сквозит грусть, которая трогает меня, несмотря на все, что произошло.

– Что?

Я облокачиваюсь на дверной косяк, обещая себе, что не сделаю больше ни шага. Отец сидит в своем инвалидном кресле, вперившись в темноту за окном.

– Ты как?

Он поворачивается и смотрит мне в глаза. Освещение в его комнате скудное, но я снова замечаю, как сильно он похудел, каким осунувшимся выглядит его лицо. Сколько бы всего он ни натворил, я тоже не всегда поступала правильно. Лучше это меня не делает и уж тем более не оправдывает, но по крайней мере уравнивает нас с отцом.

– На самом деле довольно дерьмово.

– Мне так жаль, Тисл. – Он печально вздыхает, и этот звук вместе с ощущением тоски и печали обвивает меня и утягивает за собой вниз. – Мне так за себя стыдно. А еще я злюсь, что позволил себе вовлечь в эту историю тебя, что я поставил свой карьерный успех во главу угла. Честно, я бы сделал все иначе, если бы мог. Я бы лучше был неудачником, не способным больше двух месяцев удержаться на паршивой работе на неполный рабочий день, чем превратился в того, кем сейчас являюсь. – Папа мотает головой.

Но я ничего не отвечаю. Это не обязательно. Я с ним согласна, и мы оба это знаем.

– Я позвоню Сьюзан в понедельник утром, дам ей немного остыть за выходные. Не думаю, что это что-то изменит, но я хочу еще раз заявить, что это все – моя идея. Что ты была просто невинным наблюдателем.

– Она в курсе, пап. Это же ты подписывал контракт с «Зенитом». Я согласилась, да, но мне было всего пятнадцать. Я была несовершеннолетней. Я делала то, что сказал мне мой папа. Мой единственный опекун.

На этих самых словах папа ломается. Единственный опекун. Я сказала их нарочно. Хотела причинить ему боль, поглубже загнать нож ему в сердце.

– Я уже начинаю надеяться, что никакого загробного мира и вовсе нет. Что здесь кончается все. Это все, что у нас есть. Потому что сама мысль о том, что твоя мама все видит… – Папа всхлипывает, слезы текут потоком и заливают все его лицо. Морщины глубокими бороздами разрезают его щеки и лоб. – Она никогда бы меня не простила, – плачет он, и так безутешно, что я едва могу разобрать слова, – и тебе не стоит.

У меня больше нет причин оставаться рядом с ним. Я поднимаюсь к себе в комнату. Мой телефон без конца звонит (Оливер), но я не снимаю трубку, не открываю его сообщения и голосовую почту.

Я ничто. Никто. Ничто. И никто.

Семнадцать

Мэриголд и Колтон стояли в излюбленном ими месте в атриуме.

– Мне пора наверх, – сказал он, обнимая ее. – Жди меня здесь, и я вернусь, как только смогу.