Книга Биробиджан - земля обетованная - Александр Мелихов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Правда, многие умные люди, видя, сколько бедствий несут с собой всевозможные идеологические войны — битвы фантомов, — считают, что примирение наций и классов должно происходить не через слияние коллективных грез, а через их уничтожение: пускай люди живут исключительно индивидуальными иллюзиями. Есть, однако, опасение, что все индивидуальные иллюзии могут существовать лишь в качестве неких филиальчиков коллективных…
Но это отдельная новая тема. А что до темы старой (уж такой старой…) — все фантазирования насчет какого-то особого пути русского еврейства, скорее всего, столь же утопичны, как и все наши прочие надежды оказаться исключением в глазах Всевышнего. Скорее всего, еще через одно-два поколения подавляющее большинство русских евреев либо действительно эмигрирует, либо полностью ассимилируется, то есть утратит всякую эмоциональную связь, всякое чувство личной причастности к преданиям еврейской истории, — а ведь национальная идентификация осуществляется в гораздо большей степени через поэтическое отношение к истории народа, чем через личные отношения с составляющими его в данный момент индивидами. В принципе может оказаться даже так, что все лично известные тебе индивиды глубоко противны, но образ народа как наследуемого целого, невзирая на мерзкие физические лица, глубоко тебя трогает: приверженность народу есть приверженность грезе, а не лицам[22]. И греза некоего русско-еврейского содружества, неслиянного и нераздельного, в принципе может быть не менее трогательной, чем всякая другая (надеюсь, слово «нераздельная» защитит меня от обвинений в некоем еврейском сепаратизме. Хотя — от чего может защитить слово!..)
Однако должен честно признать: пока что мне мало кого удалось растрогать. Некоторые мои друзья и коллеги самого что ни на есть безупречного русско-еврейского происхождения (яркие имена в современной словесности) наотрез отказались причислять себя к новому субэтносу, настаивая на том, что еврей — всего лишь социальная роль, навязываемая антисемитски настроенными социальными институтами или индивидами, тогда как сами мои друзья не делят людей на русских и евреев, а звание еврея принимают только из чувства собственного достоинства. Я не всегда удерживался от того, чтобы не пуститься в рассуждения, что «еврейство» определяется не отношениями с индивидами, а отношениями с некоторыми коллективными мнимостями, абстракциями (символами), что евреи уже грезили о какой-то своей особой миссии за много веков до возникновения всех нынешних государств и конфессий, а потому последние навязывают миру известные коллективные фантомы только из-за того, что сами пребывают под их властью либо угождают пребывающим под их властью массам: ни советской пропаганде, подкрепленной Комитетом государственной безопасности, ни какому-либо иному социальному институту еще, по-моему, ни разу не удалось создать новую национальную идентичность, они всегда вырастали откуда-то «снизу» и только подхватывались властью…
Тут-то я и спохватывался, что это справедливо и по отношению к обсуждаемому субэтносу: если те, кого я хотел бы видеть ядром нового субэтноса, не ощущают или не сознают своей принадлежности к нему, значит, он дышит на ладан еще, так сказать, в материнской утробе. Остается надеяться, что антисемиты все же не позволят ему окончательно раствориться в окружающей среде, а будут по-прежнему порождать усложненные нестандартные личности. Антисемиты — ребята упорные, они не подведут…
Хоть на кого-то в сегодняшнем шатком мире можно положиться! А то ведь даже и те вроде бы многочисленные русские евреи, которые в анкетах относят себя к промежуточной рубрике, — насколько они отдают себе отчет в своем выборе? Ведь для того, чтобы говорить о субэтносе, желательно и менее гибридизированное самоназвание, и личное отношение к более или менее общепринятым историческим преданиям, и более или менее унифицированные критерии разделения на своих и чужих…
Грезы — штука такая: чем внимательнее в них вглядываешься, тем меньше от них остается. И все же — почему бы не помечтать? Без примеси утопизма невозможна никакая длительная совместная работа на будущее. О человеческой страсти творить утопии можно сказать ровно то же, что и обо всех иных человеческих страстях: с ними опасно — без них невозможно. А потому: утопия умерла — да здравствует утопия!
* * *
Опасная? Как и все прочие. Люди, предпочитающие единению ненависть, не преминут возрадоваться: ага, евреи сами признают, что они особый субэтнос, значит, мы были правы! И они действительно правы в том, что — в огромной степени благодаря их усилиям, но не только — мы действительно несколько другие. Они не правы лишь в том, что нетождественность принимают за враждебность. Тогда как разнообразие не только раздражает, но и обогащает, оно открывает возможность дополнять друг друга и гордиться друг другом.
Разумеется, мне прекрасно известно, что утопии вражды усваиваются неизмеримо более охотно, чем утопии согласия: люди, исповедующие учения о всеобщей любви, и здесь ухитряются убивать друг друга за преимущественное право истолковывать, какая любовь самая правильная. И все-таки… Все-таки есть на свете и простачки, которые верят красивым сказкам и начинают им следовать. На русских и еврейских простачков вся моя надежда: ведь именно они составляют душу всякого народа. Им я и предлагаю уверовать: мы разные, и это хорошо.
МЫ РОЖДЕНЫ ДОПОЛНЯТЬ, УКРАШАТЬ И УСИЛИВАТЬ ДРУГ ДРУГА.
Прежде чем проститься с несостоявшейся Землей обетованной, оглянемся напоследок на творцов поверженной грезы.
В идиллическую застойную пору местные очеркисты любили воспевать Биробиджан в духе «Медного всадника»: где прежде гольдский зверолов, печальный пасынок природы и так далее, теперь громады стройные теснятся.
«Сегодня площадь Советов — одно из красивейших мест Биробиджана. Летом она утопает в цветах, под прохладной тенью белой сирени, у памятника Владимиру Ильичу Ленину весело резвятся дети. Кто расскажет им, скольких трудов стоило создание этого великолепия? Когда-то был здесь заброшенный карьер, откуда брали песок и щебень на строительство железной дороги, в пору летних дождей и паводков тут разливалось целое озеро, хоть катайся на лодке». С. Панман «Воплощенная мечта первостроителей». Сб. «На берегах Биры и Биджана», Хабаровск. 1972).
Но самыми поэтичными, разумеется, были поэты.
Изи Харик, расстрелянный в 1937-м, воспевал, хотя и на языке идиш, прежде всего индустриализацию — чтоб, мол, чахлой зеленью не сквернили скверы, в небеса шарахаем железобетон. Бродя по родному покинутому местечку, он либо не ощущает, либо не дает воли ностальгическим чувствам:
