Книга Бегущие по мирам - Наталья Колпакова

Новый поворот сюжета: кипящая грозовыми тучами бездна. На следующем рисунке Алёна с содроганием узрела себя, связанную наподобие закатанного ковра, на плечах бритоголовых дядек в одинаковых ночнушках, споро бегущих в горку. Она нервно перелистнула последние страницы. Больше рисунков не было.

– А чем кончался рассказ? – спросила она с тяжело давшимся спокойствием.

– Точно не знаю, последний рисунок пропал, когда я его открыла.

– Но что-нибудь ты должна была заметить.

– Ну там было такое... В общем, я не разобрала.

– Дейника!

Девочка боролась с собой – ей мучительно не хотелось откровенничать. Наконец оторвала от скатерти взгляд, полный невыразимого сочувствия:

– Там ты была, пресветлая госпожа. И на тебя бросались два чудовища – огромных, черных, я таких никогда не видела. Шерсть густая, глаз вовсе нет, а пасти все в зубищах, так огнем и пышут. А ты стояла перед ними, такая красивая, гордая, и улыбалась! – Сочувствие в глазах-плошках сменилось восхищением: – Ты очень смелая, госпожа. Я знаю, даже если эти чудовища утащат тебя под землю, ты все равно не испугаешься. Но сначала ты всех нас спасешь.

– Почему? – оглушенно выговорила Алёна.

– Потому что я тебе верю. Ты обещала, и я верю.

Алёну что-то толкнуло изнутри. Прерывая токующую Элеку, едва не сшибив с табурета закемарившего Макара, она нависла над хозяйкой и отчеканила:

– Значит, так. Завтра раненько встала, космы свои прибрала – и разгребла бардак. Барахло перестирать-заштопать, пол вымыть, огород прополоть, еду сготовить. Все как полагается. Ясно?

Элека, застывшая с открытым ртом, закрыла его, сглотнула и открыла снова.

– Так ведь, это... заклинания не...

– Плевать на заклинания. Сама, ручками. Иголочку взяла, ниточку вставила, узелок завязала... И ни слова про благородных предков, а то я тебе такое устрою – имя свое забудешь. Усекла?

Та кивнула, взирая на Алёну, как кролик на удава.

– И научи наконец ребенка читать, аристократка хренова. Дейника, есть у вас сарай, загон для скота – что угодно? И постелить что-нибудь?

– Что вы, что вы, на кровати ложитесь!

Макар, с трудом оторвав от Алёны восхищенный взгляд, встал и с хрустом потянулся:

– Нет уж, хозяева дорогие. Мы же не захватчики какие-нибудь! Отлично заночуем в сарае.

Загон нашелся. Тесный, полувросший в землю и с дверью до того низкой, что им пришлось поясно поклониться притолоке. Зато в нем так давно никого не держали, что, кроме пыли и старого дерева, внутри ничем не пахло. В углу нашлось немного сена, даже не полусгнившего, – Алёна почему-то представляла себе сено исключительно в связке с этим эпитетом – «полусгнившее». Едва на сено легла выданная хозяевами подстилка, она повалилась поверх, уже спящая. Снились ей большие лица с нежными губами – коровьи, что ли? Они тянулись к ней сквозь туман, нашептывая что-то умиротворяющее. А может, они не выступали из тумана, а состояли из него, и выходило, что сено – это тоже туман, мягкое, обволакивающее и совсем не колкое, и земля, и стены загона – всё один лишь туман, и только в самом зените туман расходился кружком, словно глаз, в котором глубоко-глубоко, на самом дне, помаргивали звезды.

Сновидения Макара были куда менее умиротворяющими. Стоило задремать, как начиналось: белый туман, такой плотный, что не видно собственной вытянутой руки, и только ощущение накатывающей сзади неотвратимой опасности, от которой он бежит изо всех сил, бежит вслепую, наудачу и волочет за собой Алёну, сам не зная куда – не к худшему ли злу. Алёна задыхается, начинает отставать, ее рука выскальзывает из его ладони, и он, как ни сжимает хват, не может ее удержать... В этот момент Макар клацал зубами и просыпался. Алёнино тепло, ее близкое спокойное дыхание постепенно успокаивали его. Какое-то время он лежал, боясь пошевелиться, чтобы ненароком ее не разбудить, смотрел в мирную темноту и думал об Алёне. О том, что она значит для него. Макар, конечно, всегда знал, что у мужчины есть долг. Вот, скажем, защищать и оберегать любимую женщину – долг. И раз он мужчина, значит, должен его выполнять. Он знал это с самого детства – и всегда эту мысль ненавидел.

Ненавидел, может, сильно сказано, но подспудное раздражение ощущалось. Ну не хотел он кому-то быть должным на том лишь основании, что подходит под определенное техническое описание. Он очень рано почувствовал в себе – себя, не имя нарицательное, а себя, Макара, очень рано понял, что вот сейчас, именно сейчас, живет свою единственную и неповторимую, свою конечную, такую короткую жизнь. И искренне не понимал, почему, по какому праву некто посторонний может вдруг ворваться в его судьбу и предъявить на него, Макара, и на саму его жизнь свои права. Следуя этой логике, выходило, что он и на свет-то родился для того только, чтобы исполнить свою мужскую функцию – кого-то защитить, кого-то, может быть, зачать, сколько-то попутно заработать... Что и сам он не человек, а эта пресловутая функция. Исполнил – и адью, в отсев! И понесется лавина дальше, подминая под себя всё новые жертвы мужского долга. А что он такое, этот самый долг, если разобраться? Общественный договор, и только! Сговорились когда-то люди, которым так было удобнее или выгоднее, а для остальных долг придумали.

Стройная была теория. Макар разработал ее еще в юности и до сих пор иногда любовно полировал, подбавляя чужой поучительный опыт вместо мастики. Да и собственный, если честно. Пусть не блещущий красотой или золотой кредиткой, он все-таки был нормальным молодым мужиком, имел каких-то подружек. Случалось и ему сорваться, пойти на поводу социальных шаблонов в ущерб – нет, не жизни, конечно, и даже не здоровью, Бог миловал, но своим интересам, желаниям, правам, своему времени, наконец. Кончалось все это ничем, а встречные жертвы лишь раздражали, потому что Макар, хоть убей, не видел за ними той ценности, какая мнилась подруге. А сейчас он лежал в темноте, в чужом сарае на задворках чужого мира, рядом с едва знакомой женщиной. И пальцем ее не трогал, потому что она устала. Сейчас она спит, а он не может спать, потому что кто-то должен стоять на страже. Потом она проснется, и они пойдут куда-то вдвоем – очень может статься, навстречу беде, – и Макар будет защищать ее всеми силами, любой ценой, не взвешивая и не рассчитывая. Это он тоже знал совершенно точно, а ведь они еще даже не поцеловались ни разу.

Размышляя об этих странностях, Макар незаметно для себя соскользнул обратно в туман. Теперь он был неподвижен. И вокруг, в тумане, тоже ничего не двигалось. Может, там и не было ничего? Он стоял, окруженный белой стеной одиночества, и не мог сделать ни шагу, потому что не знал, куда ему шагать и зачем. Вдруг он понял, что это навсегда, что вот она – вечность, он угодил в пустую холодную вечность совсем один! Но тут его руку нащупала теплая рука. Это Алёна, заворочавшись во сне, накрыла его ладонь своей. Туман сновидения уполз куда-то, оставив Макара во власти сна. В нем было звездное небо куполом и огромные легкие тени живых существ, беззвучно пасущихся вдалеке...