Книга Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ты видишь, как у Мурзилки под твоим пристальным взглядом начинают расти волосы. Лезут и лезут, как черви из земли после дождя. Быстро растут. Сначала желтые, потом синие и красные – и сразу сами собой укладываются в гордо стоящий желто-сине-красный гребень. Это ты их так поставил. Одним только взглядом. Вот как ты умеешь, оказывается! Круть неимоверная! Жаль, что Мурзилка ничего не замечает. Танцует в полном экстазе – смешно подбрасывая круглые коленки. Ладно, раскрашу всех остальных, решаешь ты. И через минуту в кухне Больного все с разноцветными ирокезами, и ты в том числе. Это так прекрасно, что ты радостно и звонко начинаешь хлопать в свои стеклянные ладоши. Нет! Это не ты хлопаешь. Это в окно кухни кто-то настойчиво стучится со стороны двора. Энди (тот, который внизу) видит за окном знакомого льва с Банковского мостика, тот стучит в стекло круглым фонарем, приглашая в полет. Энди подходит к окну, открывает его рывком, ловко, по-ковбойски запрыгивает на широкую серую спину льва, и они летят в высокое небо над городом. Над пустырями и трамвайными путями Бухарестской, над невзрачной улицей Салова, над мрачным Ново-Волковским кладбищем, над запущенной Лиговкой, над распущенным Невским… Энди от восторга начинает читать льву свои стихи.
Ветер вытер слезы дыр,
он рассеял сизый дым.
Снова город молодой,
Перестал он быть седым.
Вспоминает город мой,
Как мальчишкою худым,
он в каретах рассекал
по булыжным мостовым.
Только вот почему-то небо вокруг них теперь ночное, темное. Они летят над Невой низко-низко, так что можно ноги замочить в высоких волнах, а у Эрмитажа сворачивают и начинают плавно кружить над Дворцовой площадью. Рядом летают остальные три льва с Банковского мостика с не менее умелыми наездниками: Александрами Пушкиным и Блоком, и Майком, сбежавшим из «Зоопарка». Энди приветственно машет рукой своим коллегам-поэтам. Они его не замечают. Готовятся к важному соревнованию. Майк в ковбойской шляпе и замшевом пиджаке с бахромой начинает декламировать свою песню «Золотые львы», в которой нет ни слова про золотых львов.
– Нет, но это же просто невыносимая муть! – кричит Пушкин. – Вы меня бесите, сударь!
И солнце русской поэзии стреляет в звезду рок-н-ролла из смешного дуэльного пистолета. Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!
Но мешковатый Майк ловко уворачивается, и пуля-дура попадает в Блока. Прямо в его высокий мраморно-белый лоб. Рикошетит от него в фонарь льва Энди. Фонарь разлетается на тысячи острых блестящих осколков. Лев Энди резко останавливается в воздухе, а его седок с жутким криком летит на брусчатку Дворцовой. Но Энди – это же ты, чувак. И это ты – летишь головой на камни! Ты…
Раз, два, три!
– Я что, вырубился?
Ты резко садишься в кровати под белой прохладной простынкой (блин, ты совершенно голый), и снова откидываешься на подушку – на лбу холодная испарина. Над тобой склонились два полных сочувствия карих глаза и нос кнопочкой. Мурзилка!
– О! Наш спящий очнулся! Привет, поэт!
– Ну, слава богу! – слышишь ты голос Больного, где-то рядом. – Ма, па, он проснулся, все нормально!
Голова пустая, словно твой мозг вынули. Интересно, его вернут? Ты точно помнишь, что во всем виноват Пушкин, который погнал напраслину на Майка Науменко. Но почему…
– Почему я голый? – шепотом спрашиваешь ты Мурзилку.
– Ну, мы тут слегка позабавились с тобой. Извини, чувак, – говорит девушка нарочито равнодушным, даже циничным тоном. Но увидев твой искренний испуг, тут же раскалывается. – Шучу, шучу. Твоя невинность не пострадала. Ты сам разделся и лег в холодную воду в ванне, чтобы прийти в себя. И там уснул. Ничего не помнишь?
Ты держишься за голову. На самом деле ты помнишь все. Но не рассказывать же ей про львов и Пушкина. Во всяком случае, вы квиты. Ты видел голой ее, а она тебя.
– Нет. Ничего не помню. Позорище, – страдальческим тоном говоришь ты.
– Бедняжечка.
Мурзилка нежно проводит рукой по твоим непослушным волосам. Это уже чересчур интимно. Не много ли она себе позволяет? Блин. Тебе неприятно, что тебе приятно. Она, конечно, милая, но надо объяснить ей, что между вами ничего не может быть. Потому что…
– Черт! Сколько сейчас времени? – спохватываешься ты.
Больной появляется в поле твоего зрения. На его доброе лицо натянута скептическая ухмылка. Так себе сочетание.
– Полдесятого.
Отлично! Объекта с репетицией прокинул. С Кузей не погулял. Зато познакомился с глюками.
– А-а-а. Вот засада.
– Ага. Она самая. Ты почти шесть часов провалялся в отключке на моей койке. Еле упросил маманю не звонить твоим. Сказал, что ты пришел пьяный в сосиску и заснул у меня, – Больной наклоняется к тебе и шепчет: – Никаких колес не было. Ты понял?
– Ясное дело, – шепчешь ты в ответ. – А как остальные?
Мурзилка строит смешные рожицы, передразнивая ваши конспиративные переговоры. Имеет право. Ты облажался, чувак.
– Нормалдос. Когда увидели, как тебя заплющило, наперегонки побежали к фаянсовому другу Берримора звать. Так что ты их спас. (О, да ты герой, Эндичка.) – Тебя, кстати, тоже вывернуло пару раз. (Нет, не герой.) – Скажи спасибо Мурзилке. Она твою одежду заблеванную застирала и на балконе повесила. Все уже высохло.
Какой кошмар. Стыдоба. Нет, спасибо. Больше никаких галлюциногенов, профессор. А Мурзилка смотрит тебе прямо в глаза, чего-то ждет. А – ну да, конечно.
– Спасибо, – выдавливаешь ты из себя, стыдливо тупя взор.
– Плиз. Обращайтесь, если что, – с энтузиазмом отзывается курносая фотомодель. – Только с тебя должок, поэт.
Должок? Звучит странно. Вдруг попросит отдать то, о чем ты еще не знаешь. Или что-то вроде того, думаешь ты, но произносишь:
– Что еще за должок?
– Я провожу тебя до дома. Мало ли что с тобой еще приключится. И ты будешь читать мне свои стихи.
А вот это приятно. Нужно покочевряжиться для приличия. Но ты сделаешь это с большим удовольствием. И сам бы предложил ей, если честно. Ну да, а что такого. Она просто нравится тебе, как… Друг? Боевая подруга? Просто интересный человек, в конце концов. Который выстирал твою заблеванную одежду и шесть часов
