Книга Ленинградский панк - Антон Владимирович Соя

ждал, когда ты проснешься.

– Ладно. Почитаю, – говоришь ты. – Только учти – они странные. Не все врубаются.

– Ну, это я уже поняла, – улыбается Мурзилка.

– Хватит ворковать, голубки, – ревниво ворчит Больной. – Родителям позвони, глюконавт.

Глава 20. Пустынной улицей вдвоем с тобой куда-то мы идем

Десять вечера. Улица имени главного болгарского коммуниста Георгия Димитрова несет твои ноги домой. Купчинские жители скопом выгуливают перед сном многочисленных собак. В основном это кудлатые болонки. Совершено бессмысленные тявкающие создания. Но попадаются и прикольные твари: собранные из спиральных проволочек эрдельтерьеры, например, или приземистые крысобаки. Ты всех собак любишь, кроме овчарок. Этих побаиваешься. Генетическая память политзэков дает о себе знать. В окнах домов уютно горит свет. Жаль, что сейчас не темно. Ты любишь идти здесь зимним вечером и смотреть на желтые нимбы над фонарями, особенно когда в них белыми мотыльками уютно порхает снежный пух. Вы с Мурзилкой идете рядом, выдерживая смешную детскую дистанцию. Как будто боитесь получить разряд тока при случайном прикосновении.

Ты по-честному отрабатываешь чистые джинсы и футболку. Мурзилка так же честно слушает. Иногда тебе кажется, что ей и правда интересно:

Дом апреля – весны отдушина,

вздох любви источают ландыши.

Миллионы глаз с неба рушатся,

синевой заливая карман души.

Гром раскатистый смеха звонкого

катит с гор облаков лавиною.

Если был ты когда-то мальчонкою,

то есть шансы побыть мужчиною!

Корень жизни, питаясь сахаром,

листья голоса в воздух выпустил.

Растревоженным старым пахарем

день бредет по равнинам сытости.

Впереди ни огня, ни отчаянья —

Жизнь не жалко, а смерть испугана.

Нет стремленья взорвать нечаянно

погреб темный общества-пугала.

Будьте счастливы, новобрачные.

Наплодите идейных мистиков.

Чтобы было кому невзрачные

наши души принять за истины.

Карусель закружится медленней,

рыжий ветер махнет на выход нам.

В голове и в воздухе ветрено,

но без крыльев летать невыгодно.

Будни, праздники, бездны вечные

превращаются просто в ямочки.

И становятся человечными

на щеках какой-нибудь дамочки…

– Здорово! Мне нравится. Похоже на поэтов Серебряного века. Особенно на футуристов. – Она продолжает тебя поражать, эта курносая фотомодель, полная сюрпризов.

– Ничего себе, какие познания. Начало века – мое любимое время. – Тебе жалко, что очечки и значочки едут домой в карманах – сейчас они были бы очень на пользу твоей лекции. – Обожаю все это упадничество, творческие прорывы, поиск себя, эксперименты с формой, эпатаж, клоунаду. Футуристы вообще были нереально круты. Настоящие панки своего времени. Пощечина общественному вкусу. Даже если Маяковского в желтой кофте не брать. Братья Бурлюки в цилиндрах с раскрашенными лицами и без Маяковского были круче всех.

– Нет. Не согласна, – уверенно парирует твоя спутница. – Нет никого круче Маяковского. Бурлюки – клоуны, а он – гений. «Послушайте! Ведь если звезды зажигают, значит – это кому-нибудь нужно…»

Мурзилка хорошо читает Владимира Владимировича. Без пафоса и надрыва. Это редкость. Да и вообще это первая девчонка, которая читает тебе стихи на улице. Теплым летним вечером… Ты смотришь на курносую модельку с восхищением. Нет, нет, нет. Просто вы оба любите поэзию. А ведь это твое любимое стихотворение, Энди! Может, это розыгрыш какой-то? Может, ее Больной, или Дэн подговорили? Мимо вас со страшным ревом проносятся мотоциклисты. Вот кому белые ночи в кайф.

– Рокеры поехали! – радуешься ты, сам не зная чему.

– Вообще-то, во всем мире их байкерами называют, и только у нас в Ленинграде – «рокерами». – Мудрая черепаха Мурзила знает практически все и обо всем. А по виду и не скажешь. Ни очков, ни унылого выражения на лице, обремененном знаниями. – Прочитай мне что-нибудь еще, Энди.

Так старательно выговаривает твое имя, что тебе каждый раз кажется, что она немножечко издевается. Хотя почему – кажется. Ты же большой любитель сарказма. Возможно, она тоже такая.

– Да, пожалуйста. Только я не гений, а скорее клоун, как Бурлюки.

– Ну вот, обиделся. Все гении немножко клоуны. И все – страшно обидчивые.

Гении? Ты не ослышался? Ну вот уже и грубая лесть пошла в ход. Девочка не промах. Но как же, черт возьми, приятно.

– Да нет! Ничего я не обиделся. Пожалуйста, слушай.

На закате мертвого дня

плот на дно опускается спать.

Речка жизни несет меня

на алтарь под названьем кровать.

Принимая радости ванну

в ледяном свистящем ручье,

погружается мир в нирвану,

забывая о старом ружье.

Море горя, океан фантазии,

сто Америк спят в ледовитости.

Без оглядки убегает Азия,

испугавшись своей плодовитости.

Сторож времени сел нахохлившись,

брови сдвинуты с предохранителя.

Сколько гадов лезет в бессмертие,

не имея в ООН представителей.

– Браво, Энди! Можно, я пожму твою лапу? – Пожалуй, можно, решаешь ты. – Мне нравится, как ты нестандартно мыслишь. Это интересно. И выглядишь не как все. Это тоже здорово!

Как-то долго вы жмете лапы, друзья. А, так вы теперь еще и идете, держась за руки. Как в детском саду. Отлично.

– Ты всегда так откровенна с людьми?

– Нет. Только с тобой. Ну и с Больным еще. Он очень добрый, правда?

Может, она умеет читать мысли? Может, она, вообще, инопланетянка? В дурацких советских фантастических фильмах они как раз такие – короткостриженые и с огромными глазами.

– Ну, да. Димка – добрейшей души человек. Очень душевный. Одним словом – душевнобольной.

Мурзилка останавливается. Внимательно смотрит на тебя. С какой-то жалостью, что ли. Или тревогой.

– Зря ты все время стараешься иронизировать, Энди. Тебе это не идет.

А вот это она зря. Ты же реально обидчивый. И следующие пару минут вы идете молча. Но все так же по инерции держитесь за руки. Странно все это. Вон уже и дом твой виднеется за поворотом.

– Эх. Завтра на работу, – вздыхает Мурзилка.

На работу? Вот это номер. Опять удивила.

– Ты работаешь?

– А ты думал, я школьница? Это я так выгляжу молодо. Мне восемнадцать через два месяца. Я – телефонистка. Вернее, скоро буду. А пока у меня практика на центральном узле. Сижу на международных линиях. Хочешь, могу тебя с Америкой на халяву соединять иногда?

– С Империей зла? Заманчивое предложение, – смеешься ты. – Только вот с кем? У меня там знакомых нет. С Рейганом если только поговорить, чтобы он свои Звездные войны свернул. А то придумали,