Книга От меня до тебя – два шага и целая жизнь - Дарья Гребенщикова

Званый на свадьбу Петр Серафимович мероприятие проигнорировал.

Глава 13

Председатель сельского совета, принужденный по должности скрепить брак Анны Докшиц и Анатолия Козлёнкина печатью и подписью, имел вид гипсового памятника Ленину, недавно побеленного к субботнику — он был недоуменно бледен и прикрывал похмельные глаза тяжелыми веками. Председатель не мог уразуметь ни того, зачем — Козлу понадобилась эта городская, ни к чему не годная в хозяйстве тётка, ни того, зачем этой тетке, у которой есть бормашинка для заработка, этот невковыра Козёл. Секретарь, вызванная на роспись за красивый почерк с завитками, напоминала мышь, сунувшую голову за сыром в мышеловку — вот-вот щелкнет по шее, и погибнешь ни за что, ни про что — и голодная. Секретарь была у Юрки в посёстрах незадолго до Анны Карловны, и мечтала лишь об одном — чтоб эта тайная связь, известная всей деревне, не открылась бы внезапно Анне Карловне, потому как зубы драть было больше негде.

— поздравляю молодых, — неуверенно сказал председатель и протянул руку к графину, в воде которого плавали снулые осенние мухи. — Эта. Поздравьте. Кто хочет

— горько! — закричала случайно зашедшая погреться бабка Тася, — горько ть! цалуйтеся! Дело молодое! Када еще то? Братья Докшицы посмотрели на бабку с укором

— так поднесть надо ть? — бабка была не из пугливых.

Появилось Шампанское и веселые чашки-недобитки из разных сервизов. Чокнулись, забрызгав новехонькое свидетельство о браке, второпях обменялись кольцами, и понеслось! Назад ехали быстрее, чем вперед, и даже Осип Карлович смягчился, телепатировав Сигизмунду Геннадиевичу, что этот Толян есть простой русский мужик, но в этом, должно быть и есть та правда, за которой в 18 веке их дальний предок Карл приперся из Швеции в тогда уже неблагополучную Россию. Братья удовлетворенно кивнули друг другу и даже любезно вызвались подвезти самую объемную бабку, которую в кузов грузовика не смогли подсадить два председателя — сельсовета и совхоза.

Свадьба была скучной. Анна Карловна, задумавшая уже тогда переход на сыроядение и травоядение, обеспечила себя репкой, сырой капусткой и салатом семафор — тертая морковка, тертая свеколка, тертая зеленая редька, и мелко порубленная трава, устоявшая при поздних заморозках. Остальным гостям предлагались блюда вредные, потому как заедать водку снытью было не комильфо. Жареные президентские ноги американских кур, обильно политые кухонным жиром, отварная картоха, селедка, утопшая в майонезе да салат с колбасой — Оливье — узнай знаменитый француз, из чего стряпают его шедевр — утопился бы. В Москве-реке. Или в Волге. Анна Карловна кокетничала напропалую, щелкала затвором фотоаппарата, кричала в совершеннейшей ажитации — Архип Степанович, бородку распушите! И прижмите Любовь Петровну! Ах! Не ваша? Ну прижмите Антонину Владимировну! Тоже не ваша? А баба Дуся? Я сделаю фото! Это будет память! Дайте прялку! Прялку — вот-вот, прекрасно! Галина Дмитриевна, берите прялку! Прядите! Не умеете? Корову доить? Приведите корову! Чудно! — достала, простите, всех достала невеста. Ей бы целовать мужа в уста, жирные от сайры и соленые от селедки под шубой, а ему бы — пощипывать невесту за бока, румяниться от выпитого, горланить про Хас-Булата, да бить бы братьям морды за сараем — но — нет. Толян, понимая, что жизнь накренилась, подверстывал стремительно за предстоящие долгие годы трезвости. Пил в сортире, накренившемся от старости к березе, отчего бутылка вела себя, как во время шторма — валилась набок. Закусывал Толян квашеной капустой, которой успел набить карманы свадебного пиджака. Когда за столом стройно запели «Жиган-лимон» на мотив «Владимирского централа», Анна Карловна взялась дирижировать кочергой, но тут братья Докшиц, не выдержав, подхватили сестренку под вороха кружев, пахнущих нафталином, да и отвели за печку — в дамскую комнату. Отобрав кочергу, подтолкнули на оттоманку, укрыли ворохом чужих курток, и сами легли — как в детстве, каждый — на свою раскладушку.

Глава 14

Не успело и Шампанское выдохнуться, как отгремела свадьба. Какие медовые месяцы в деревне? Да никаких. Мир-труд-май, а потом отопительный сезон на полгода. Вытрезвленный в третий раз (Анна Карловна, по немецкой тщательности характера отмечала запои Анатоля зарубками на дверной притолоке, отчего вскоре притолока стала напоминать редкий образчик деревянного зодчества. К его запоям Анна Карловна привыкла, как привыкают к нудно моросящему дождю, привычно бегала с фонарем по прибрежным зарослям, будила персонал трубным воем горна, который раскопала в школе, делая прививки в гриппозный сезон. Ружье никто никуда не убирал, напротив, сам Толик вырезал для него изящный поставец — и даже покрыл его темным лаком под дуб. Патроны, правда, Анна Карловна, сомневаясь, утопила в озере. Теперь пробежки Толика с криком «убью, с..а!» всех оставляли равнодушными. Анна Карловна, опять-таки, лишь исключительно по своей неистребимой немецкой дотошности, сообразуя календарь запоев Анатоля с проведением вакцинации (на которую она выезжала, как медработник), профилактическими осмотрами на предмет кариеса, парадонтоза и смены молочных зубов, пришла к выводу, что ее отлучки коррелируют с запоями. То есть — уехала — запил. Уехала — запил. Это привело её к любопытнейшему выводу — она может вызывать у Анатоля запои! Вызывать-то получалось, а вот с прекращением… Как-то, зимним вечером, когда идет блаженное тепло от печки, а погасшее электричество никоим образом не влияет на уют, потому что горит огонек в керосиновой лампе, и мерцает свечной огонёк, колеблемый сквозняком, а мышь грызет краденую гречневую крупу, Анну Карловну осенило. Отложив в сторону томик Аполлинера, она внимательно посмотрела на Анатоля, сидящего в углу. Анатоль, нацепив очки Осипа Карловича, оставленные им по недоразумению, читал автомобильный журнал. Что пишут! Что пишут! — бормотал он, — это где они такое видали? Да кто ж так крепит-то? От, дурки то, небось, и прокладки-то не поменяли! Он — человек дела, — Анна Карловна поднялась порывисто и уронила Аполлинера на котов Пинцета и Ланцета, спящих на ковре. Коты привычно взвыли и прыснули на кухню.

— В день розовый, мутно-лиловый или зеленый,

В чьем небе плавали скуки лучи…

заныла Анна Карловна, — Анатоль, это Марди Гра! Тебе ведь нравится? Я больше жареную картошку люблю, — живо отозвался Толян, — зря ты, Ань, этот ресторан разводишь! Черт-те как назовешь, а на вкус хрен как лучше чего ты не выговоришь. Я кубари на щуку поставил, икорки посолишь, — и опять уткнулся в журнал. Я куплю ему машину! — прокричала Анна Карловна и зажегся свет. Кому это? — спросил Толян, — ему — кому? Серафимычу? Ноги выдерну. Анатошенька, ты ревнуешь? — заворковала Анна Карловна, прикрывая драгоценного супруга бирюзовым Павловским платком. Ноги выдерну. По-любому. Машину лучше мне купи. Я ездить буду.

И Анна Карловна, сделав загодя зарубку на «запой», отправилась в Москву.

Глава 15

— Аня! — Осип Карлович качал пресс-папье — нажимал на левый край, потом — на правый. Пресс-папье было старинной работы, а рукояткой ему служила бронзовая женская головка на стройной шейке. Промокательная бумага имела цвет нежно-салатовый и гармонировала с чернильным прибором из уральского малахита. Вообще, Осип Карлович был эстет и бонвиван, хотя и педант (как отмечалось выше). Принимал он Анну у себя неохотно, ибо она вносила некий дискомфорт в его размеренную, как плавный ход часов Tissot, жизнь. — Аня! Твое желание выйти замуж мы с Сигизмундом не одобрили, но приняли. Твой каприз с этим отъездом на дикий хутор — мы тоже постарались понять! Ось, ну какой «дикий» хутор? Там вполне прекрасное село! Ты знаешь, там есть руины помещичьего дома! Я буду проводить археологические изыскания! Там есть курган! Я буду его копать и систематизировать извлеченные сокровища! Ах, Боже мой! Я буду вторым Шлиманом! Мод Каннингтон! Ты будешь мной гордиться, Оська! Прикажи подать вина! Анна! У меня нет прислуги, и ты великолепно знаешь, что я не сторонник винопития! Анна! Сосредоточься! Ты приехала просить у нас денег, так будь любезна, мотивируй свою просьбу? Мы УЖЕ дали тебе денег на приобретение какой-то развалюхи, хотя на те же самые, разумно вложенные средства, Сигизмунд обещался подыскать тебе… Анна Карловна вспорхнула с кресла, покружилась по комнате, смахнула на ковер фигурку Каслинского литья, подошла к окну, раздернула шторы — Ося! Какой вид! Боже мой! Какой вид! Москва-река! Это чудо! Я смотрю вглубь веков и вижу струги… Мы дадим тебе денег, Анна. — Осип Карлович поиграл ключиком в замке выдвижного ящика письменного стола. — Но ты должна заимообразно, конечно, обеспечить эту сумму, скажем, недвижимостью. Ай, бери всё, — Анна Карловна облизнула палец, — кстати, я не против хорошего обеда, и — театр. Непременно — театр! А потом — музЭй, идет? Как в детстве? Осип Карлович потер неприятно тонкие холодные пальцы, вздохнул, убрал деньги в стол, пододвинул к себе телефонный аппарат того же, дивного, малахитового цвета, стилизованный под начало 20 века, набрал номер и проскрипел в трубку — Марк Эдуардович? Вас беспокоит Осип Карлович…