Книга Хроники безумной подстанции или доктор Данилов снова в "скорой" - Андрей Шляхов

Завинфарктом выдержал удар стойко и достойно. Не выставил себя на посмешище, доказывая, что на самом деле все было не совсем так, а точнее, совсем не так (не смог бы он этого доказать), а признал ошибку и обещал подтянуться сам и подтянуть остальных. Родственники умершего жаловаться не стали, дело для кардиологов, можно сказать, закончилось «легким испугом». Но несколькими днями позже разведка в лице одной из медсестер «инфарктного» отделения донесла Любарскому, что заведующий поклялся посадить его. Не в лужу, как можно было подумать, а за решетку.

— Кишка у него тонка! — иронически усмехнулся в бороду Любарский, которому никто и никогда не угрожал «посадкой».

— Не скажите! — нахмурилась медсестра. — У него брат родной в ГУВД работает, в следственном управлении. Вы того, смотрите в оба. Мало ли что.

Люди, в течение долгого времени чувствовавшие себя в безопасности, привыкают к этому приятно-расслабляющему состоянию и, в отличие от тех, кто живет с опаской, не вырабатывают иммунитета к опасности. Поэтому перед лицом опасности они оказываются совершенно беспомощными, не знают, как ей противостоять, и оттого делают разные глупости. Дилетанты, ну что с них возьмешь?

Любарский навел справки в интернете. Действительно, один из сотрудников следственного управления ГУВД, имя которого несколько раз упоминалось журналистами, был однофамильцем завинфарктом. Разведка доложила верно. Сам завинфарктом при встречах глядел на Любарского с такой откровенной ненавистью, что у того по спине пробегали мурашки. Чувствовалось, что история с расхождением диагнозов будет иметь продолжение. Еще бы! Первый удар по репутации после назначения на заведование, да и на любую должность — самый болезненный. Да еще и такой коварный, если не сказать — подлый, удар.

Из уверенного в себе и оттого немного нагловатого человека Любарский всего за какую-то неделю переживаний превратился в беспокойного субъекта, шарахающегося от собственной тени. Положение его усугублялось тем, что в кабинете, под подоконником, хранилась крупная сумма денег в долларах и евро. (Предусмотрительный Любарский, дабы не очень сильно страдать при резких изменениях курса, делил свои сбережения поровну между двумя валютами.) И храниться там ей предстояло еще долго.

Из осторожности (береженого, как известно, и бог бережет) Любарский решил на время «притормозить». Комиссионные от похоронных контор он продолжал получать, ибо то была отдельная сфера, но с сотрудниками больницы резко оборвал все неформальные отношения. Кто их знает, дорогих коллег, никому же доверять нельзя. Вдруг завинфарктом договорится с кем-то из других заведующих… Возьмешь деньги, а следом в кабинет вломятся оперативники. И все…

Заведующий неврологическим реанимационным отделением сильно удивился, когда Любарский попросил его забрать выложенный на стол конверт.

— Может, нужно добавить? — уточнил он.

Случай был серьезным. Две дежурные смены, субботняя и воскресная, лечили доставленную по «Скорой» больную от острого нарушения мозгового кровообращения и пневмонии. Вроде бы и врачи в обеих сменах были не самые бестолковые, с опытом, да вот же — дали маху. Не обратили внимания на живот и мочевой пузырь, а у пациентки был гнойный цистит, осложнившийся перитонитом, отеком легких и отеком головного мозга. Врачи реанимации сдуру пошли на поводу у врача «Скорой помощи», который поставил диагноз инсульта и пневмонии. Даже хирурга на консультацию за двое суток никто не догадался пригласить. Да что там хирурга — живот толком никто не удосужился пропальпировать. «Вроде бы мягкий…» Ага — мягкий! Не очень-то и мягкий, да и понимать надо, что в восемьдесят лет клиника воспалительных заболеваний бывает стертой, а пациентка вдобавок еще и на преднизолоне сидела из-за своего артрита… Короче говоря, во время понедельничного обхода заведующий отделением схватился за голову, обложил отдежурившую смену многоступенчатым матом и попытался срочно все исправить, да только пациентка ждать не стала, умерла через полчаса после осмотра. Само по себе крайне неприятное дело — расхождение третьей категории[21], осложнялось еще и наличием у умершей пациентки сына-журналиста. Главный врач, едва услышав слово «журналист», отказался разговаривать с Любарским лично. Сказал: «Вы уж сами, сами…» «Не хочешь мараться, ясное дело, — подумал заведующий неврологической реанимацией. — Если что, то ты в стороне, а меня спокойно принесешь в жертву».

— Что — добавить? — вытаращился Любарский. — Вы, вообще, зачем пришли, Вениамин Яковлевич? Узнать, когда будет вскрытие Тимошкиной? Завтра в десять.

— Но там же явное расхождение, — скривился Вениамин Яковлевич. — Надо бы «сгладить».

— Посмертно ничего не «сглаживается»! — отрезал Любарский так резко, будто бы никогда не принимал от заведующего неврологической реанимацией конвертов с деньгами. — Пока жива была, надо было «сглаживать»!

Вениамин Яковлевич ушел от Любарского в недоумении.

По больнице прошел слух о том, что Любарский на чем-то обжегся и стал несговорчивым. Коллеги начали его сторониться. «Обжегшиеся», они же ведь как прокаженные, на всякий случай нужно держаться от них подальше.

Любарский воспринял возникшее отчуждение как признак вселенского, то есть всебольничного, заговора против него. Душевного спокойствия это ему не добавило, скорее наоборот. Да еще и постоянные домашние скандалы расшатывали психику. Жена требовала, чтобы он немедленно купил себе квартиру и свалил от них с дочерью. «Так я тебя и послушал! — думал Любарский. — Тебе только обнаружь какие-нибудь средства, так ты на них сразу же лапу наложишь». Вариант переезда на съемную квартиру Любарский не рассматривал. Это было бы началом капитуляции. Нет уж, родная, если развод, то и размен тоже. Большая трешка на «Алексеевской» прекрасно разменивалась на две однокомнатные квартиры. Так было справедливо, поскольку изначально эта квартира принадлежала Любарскому. Жена прописалась сюда после того, как вышла за него замуж.

Видимо, имелись у Любарского и какие-то предпосылки, не проявлявшиеся до поры до времени. Определенно, имелись, поскольку без предпосылок бред преследования, который в быту ошибочно называется «манией»[22], не развивается. Любарский перестал доверять даже своему верному и надежному лаборанту… Всякий раз, входя в свой кабинет, он закрывал жалюзи и проверял сохранность своей кубышки. Всякий раз! Даже если в туалет на минуточку выходил. Мало ли что… Очень тянуло пересчитывать купюры, но Любарский пока крепился — не хотелось нарушать герметичную упаковку из трех слоев толстого полиэтилена (сам лично запаивал утюгом). Упаковка должна была сберечь деньги в случае прорыва отопительной системы — батарея располагалась под подоконником, прямо возле тайника. Но все шло к тому, чтобы нарушать и пересчитывать, уж больно сильно тянуло. Любарский уже подумывал о том, что надо бы держать в кабинете рулончик полиэтилена и утюг. Однако до пересчета купюр дело так и не дошло. Любарский лишился своей кубышки, точнее, лишил себя сам, своими руками. Ну и злой рок тоже поучаствовал, не без этого…