Книга Кто развязал Первую мировую. Тайна сараевского убийства - Владислав Гончаров

После завтрака, когда я снова подчеркнул серьезность положения, его величество уполномочил меня сообщить, что и в данном случае мы можем рассчитывать на полную поддержку Германии. Он должен, как он уже сказал, сначала выслушать мнение имперского канцлера, но он совершенно уверен, что Бетман-Гольвег будет с ним вполне согласен. Что касается нашего выступления против Сербии, то он полагает, что откладывать его нельзя. Россия, несомненно, займет враждебную позицию, но к этому он уже подготовлен много лет, и если даже дело дойдет до войны между Австрией и Россией, то мы можем быть уверены, что Германия окажет нам поддержку, соблюдая свою обычную верность союзнику. К тому же в настоящий момент Россия, по его мнению, отнюдь не готова к войне и, несомненно, весьма серьезно подумает, прежде чем решится взяться за оружие. Но она натравит на нас другие державы Тройственного согласия и будет раздувать пожар на Балканах.

Его величество сказал, что он понимает, как трудно Францу-Иосифу при его общеизвестной любви к миру вторгнуться в Сербию. Но если мы действительно решили, что военное выступление против Сербии необходимо, то он пожалеет, если мы упустим настоящий момент, который для нас так благоприятен…»

Какие чувства испытывал император Вильгельм во время этой беседы? По впечатлительности своей натуры он был глубочайшим образом возмущен ужасной вестью об убийстве Франца-Фердинанда и его жены, которых он только что посетил в Конопиште. Когда он в предыдущее воскресенье днем катался на своей яхте около Киля, он заметил, как маленький баркас на всех парах устремился к нему. Он решительным жестом приказал ему остановиться, но адмирал Мюллер, который стоял на носу, сделал знак, что у него имеется какое-то сообщение. Показав лист бумаги, адмирал сложил его и положил в свой портсигар, который потом осторожно перекинул на палубу яхты. Матрос подобрал портсигар и передал его императору. Вильгельм II раскрыл его и побледнел, прочитав роковое известие из Сараева. Он немедленно распорядился повернуть назад и отменить назначенные морские гонки[66].

Он собирался отправиться в Вену, чтобы присутствовать на похоронах эрцгерцога и выразить свое соболезнование престарелому Францу-Иосифу в новом постигшем его горе. Но когда ему сообщили, что дюжина сербских убийц направляются из Белграда в Вену, чтобы убить его самого, он подчинился убеждениям канцлера отказаться от этой поездки[67]. Официально было сообщено, что поездка отменяется вследствие невралгии, а отнюдь не по соображениям личной безопасности. Но его внезапное решение отказаться от поездки в Вену для отдания последней чести своему покойному другу породило всевозможные противоречивые и фантастические слухи[68].

Было бы рискованно пытаться дать исчерпывающий анализ психологии кайзера 5 июля 1914 года или в какой-либо другой момент. Карл Каутский, вождь германских социалистов, считает, что кайзер уже в то время был человеком ненормальным. Герман Луц написал тщательную работу, в которой он показывает, что у императора давно уже бывали периоды маниакальной депрессии, которые всегда сопровождались у него безрассудными воинственными жестами, каждый раз вызывавшими тревогу в Европе.

Другие писатели, ознакомившись с речами, которые император произносил во время войны, то экзальтированными, то слезливыми, а также с его «Сравнительными таблицами» и мемуарами, написанными после войны[69], считают его: одни – опасным параноиком, другие – страдающим неизлечимой манией величия или эгоистичным глупцом. Но они забывают, что даже в странах Антанты нельзя судить о политических деятелях на основании того, что они говорили под влиянием войны или в целях политической пропаганды, так как это не дает правильного представления об их довоенных взглядах. Читая изобилующие историческими неточностями излияния Вильгельма в Дорне, они забывают о разрушающем действии, которое оказали годы войны на впечатлительного и легко возбудимого человека.

До Сараева император Вильгельм был склонен думать, что Австрия проявляет ненужную нервозность по отношению к Сербии и что ей следует попытаться прийти с ней к какому-нибудь дружескому соглашению. Весной 1914 года, когда Австрия была встревожена слухами, что Сербия по наущению России намерена в какой-то форме объединиться с Черногорией, император высказался скорее в пользу Сербии, чем в пользу Австрии. Он считал «бессмыслицей» старания Австрии во время Балканских войн не допустить Сербию к Адриатике. Новая попытка помешать Сербии получить выход к Адриатике путем объединения с Черногорией вызвала у него замечание:

«Невероятно! Этому союзу совершенно не нужно препятствовать, и если Вена попытается помешать, то сделает страшную глупость и вызовет угрозу войны со славянами, к которой мы будем совершенно безучастны».

Он соглашался с Тиссой, спокойно признававшим, что это объединение неминуемо, тогда как Берхтольд и Франц-Иосиф считали его неприемлемым. 5 апреля он телеграфировал с острова Корфу Бетман-Гольвегу:

«Абсолютно необходимо, чтобы в Вене серьезно считались с возможностью [объединения Сербии и Черногории] и уяснили себе, намерены ли они при всех обстоятельствах стоять на той позиции, которую заняли император и граф Берхтольд, или готовы усвоить точку зрения Тиссы. Первое было бы возможно только в том случае, если они абсолютно твердо решили силой оружия воспрепятствовать осуществлению такого объединения. Во всяком случае, Австрия не должна ставить свой престиж на карту и публично заявлять о неприемлемости того, что она в конце концов согласится допустить. Если они склонны принять разумную точку зрения Тиссы, то австрийская политика сумеет без большого труда примениться к изменившемуся положению в том направлении, какое мы указывали в течение многих лет. Надо найти такой modus vivendi с двуединой монархией, который был бы привлекателен для Сербии».